Последнее средство.
— Рейган. Вот, детка, — говорю я, пытаясь передать ей Эмму.
Она качает головой и встаёт. Я чувствую облегчение. Военная операция? Легко. Полные дерьма подгузники? Чёрт возьми, нет. Но вместо того, чтобы забрать у меня Эмму, она проходит мимо меня к машине Хантера и Рании, хватает какую-то сумку с заднего сиденья, а потом протягивает её мне:
— Вперёд, солдат.
— Морпех, — автоматически поправляю я её. Сумка свисает с моей руки, и я пытаюсь удержать Эмму на бедре, вероятно, размазывая её какашки по себе. — И что мне теперь делать?
Хантер задыхается от смеха:
— Смени ей подгузник, приятель. Это не трудно. Отвратительно, но не трудно.
— Боже мой, вы, мужики! — ощущение, что Рания испытывает отвращение. Её глубокий голос полон сарказма. — Это так ме-е-е-ерзко, Рания. Меня сейчас стошнит, Рания. Сделай сама, а, Рания? Или нет, моё любимое: Как такой маленький ребёнок может столько навалить, Рания? — она смеётся. — Это всего лишь какашки. Если подумать и сравнить со всем, что вы, большие крутые мужики, сделали в своей жизни, то немножко какашек не должно вас беспокоить. Но вы ведёте себя так нелепо.
Оскорбленный, я бросаю сумку на траву. Опускаюсь и кладу Эмму на спину перед собой.
— Прекрасно. Иисус. Всё не может же быть так плохо, да, девочка?
Эмма воркует и лепечет, сучит ножками. Я нахожу застежки её маленького боди и расстегиваю их. Скатывание одежды выпускает запах наружу.
— Ты не можешь менять ей подгузник на траве! — возмущённо кричит мне Рания. — Там же полно насекомых! Воспользуйся пелёнкой.
И я ищу пелёнку. Нахожу, подсовываю её под Эмму. Стараюсь дышать ртом, не носом. Отстёгиваю липкую ленту, удерживающую подгузник, и вытаскиваю его.
— Боже. Меня сейчас стошнит, — я никогда в жизни не видел ничего подобного. Море коричневой жижи, щедро испещренное какими-то крапинками. Какого чёрта? Как это вещество вообще выходит из человека? — Это нормально? Она, может, заболела или что-то вроде того?
Рания, Хантер и Рейган хохочут. А у меня в наличии открытый подгузник, испражнения, как из собственной задницы Сатаны, атакующий мои ноздри, и… я понятия не имею, что делать дальше.
— И что теперь? — спрашиваю я.
— Вытри ей промежность, — отвечает мне Хантер.
— Вытирай спереди назад, — это реплика Рании.
— Вытереть чем?!
— С помощью салфеток! — хихикает Хантер, показывая щипцами. — В сумке для подгузников, чувак. Белый пакет. На нём написано «Pampers».
Я держу Эмму за лодыжки, она дико дрыгает ногами; помимо этого сумка с подгузниками по другую сторону от меня, поэтому мне приходится тянуться всем телом, взять её и переместить поближе к себе. К этому времени Эмма уже очень сильно дёргается и извивается, вся её попа в какашках цвета хаки, и всё вокруг ими забрызгано.
У народа уже истерика.
— Не думаю, что справлюсь, — я стараюсь удержать извивающегося ребенка на месте, но это всё равно, что пытаться бороться одной рукой с аллигатором.
— Конечно, можешь, — Хантер подходит, встаёт рядом со мной. — Ты – взрослый мужик, Ди, а она – четырехмесячная девочка.
Наконец, я нахожу пакет салфеток, открываю его одной рукой и ухитряюсь подцепить салфетку. Но вместе с ней вытаскиваются ещё шесть штук. Я дергаю запястьем, и пакет с салфетками улетает прочь.
Рания так смеётся, что ей приходится опустить банку с пивом, а Рейган закрывает рот рукой, наблюдая за мной со смехом, искрящимся в её глазах:
— Милый, ты сможешь, — она говорит из-под руки, явно сдерживая смех. — Отнесись к этому как к практическому занятию.
Хантер вскидывает голову.
— Подождите. Что значит «как к практическому занятию»?
Рания недоверчиво смотрит на мужа:
— А не ради ребёнка, который у них будет? — она указывает на Рейган, которая поворачивается боком и натягивает футболку на мягко округлившемся животе. — Ты мог этого не заметить?
Хантер вперивает в меня взгляд.
— Как ты мог не сказать мне этого, засранец?
Мейда, высокая темноволосая девочка с глазами Хантера и арабскими чертами лица Рании, дергает Хантера за рубашку:
— Папа. Папа.
— Что, хулигашка? — он смотрит на нее сверху вниз.
— Тебе нельзя говорить «засранец», так мама сказала. Помнишь? Теперь ты должен дать мне доллар, потому что иначе я скажу «засранец» в школе, и тогда у меня будут проблемы, и это будет твоя вина, что ты научил меня плохим словам. Как засранец.
Хантер смотрит на дочь, борясь между смехом и суровостью. Смех явно побеждает:
— Мейда. Ты только что произнесла слово «засранец» раза четыре.
— Три, папа. Это меньше, чем четыре.
— Всё правильно, детка. Хорошая работа.
— А теперь отдай мой доллар. И больше не говори «засранец».
— Мейда! Прекрати произносить это слово!
— Я и не произношу. Я говорю тебе не говорить этого.
— Но ты всё ещё произносишь…
— Хантер, — вмешивается Рания. — Перестань спорить со своей дочерью. Мейда,… — и тут Рания извергает энергичный поток арабских слов.
Мейда опускает голову.
— Да, мама. Прости, папочка.
Видимо, их дочь говорит на двух языках.
Я стёр большую часть какашек с Эммы во время этого обмена репликами, потратив на это добрую дюжину салфеток. Я осматриваю её ножки и приподнимаю ее попку с подушки, убедившись, что ничего не пропустил. Ой, у неё на спине большое пятно. Когда Эмма, наконец, становится чистой, я подсовываю под неё подгузник. Но теперь мне не понятно, как его закрепить. Есть образец, так что, может быть...
— Вверх ногами, Ди, — Хантер крутит пальцем. — Разверни его. Лента должна быть поперёк спины.
Я залепляю подгузник вокруг маленького извивающегося пукалки-монстра, но Хантер опять издаёт недовольный звук:
— Не-а. Слишком свободно. Липучка разойдётся, или какашки просочатся по бокам. Затяни потуже. Вот, смотри. Застёжка обычно ведёт прямо к картинкам.
Я закрепляю подгузник и торжествующе поднимаю Эмму:
— Тада-а-ам! Что теперь скажете?
— Теперь выбрось использованный подгузник, — Хантер привычным движением сворачивает его и передает мне. — Хорошая работа. Ты сменил свой первый подгузник. Получилось лучше, чем когда я в первый раз такое делал. Я узнал на собственном горьком опыте, что происходит, если недостаточно плотно надеть подгузник на ребенка.
Я заношу подгузник внутрь, бросаю его в мусорное ведро. Хантер стоит позади меня.
— Ты, наверное, хочешь помыть руки?
Несколько секунд он молчит.
— Значит, Рейган беременна?
— Да.
— Поэтому ты думаешь сделать предложение?
— Отчасти. Не только поэтому, — я задерживаюсь у раковины дольше, чем нужно.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив, парень. Ты прошел через ужасные вещи, и я знаю, как трудно бывает приспособиться к жизни. Просто мне кажется, что всё произошло очень быстро, понимаешь? Я не хочу, чтобы вы поторопились.
— Это произошло очень быстро. Порой у меня кружится голова, когда я думаю об этом, — я вытираю руки и прислоняюсь спиной к раковине. — Иногда я задаюсь вопросом, имею ли я хоть малейшее представление, во что ввязываюсь, понимаешь? Честно говоря, я беспокоюсь, что всё слишком быстро. Я имею в виду… чёрт, ты знаешь, каким я был раньше. Каждую неделю новая девушка. А в выходные и больше того…
— А иногда и больше одной за раз.
— Да, и это тоже, — я смеюсь, потом вздыхаю. — А теперь вдруг я стану отцом и подумываю сделать предложение? Как я здесь оказался? — Я понижаю голос до шепота. — И... смогу ли я с этим справиться?
— Поздновато для этого, брат. Нет выбора, кроме как справиться, — он хватает меня за плечи и сильно трясёт. — Послушай, Дерек. Ты справишься. У тебя получится. Ты любишь её?
— Да. Чёрт, да, люблю. Я бы не знал, что делать без неё.
— Тогда все будет в порядке.
— Я не знаю... Иногда я думаю, что не будет. Что я всё испорчу. Дерьмо, которое творится в моей голове…
Хантер достает из холодильника еще пару бутылок пива.