– Наши благодарности не будут иметь границ. – Климент улыбнулся и протянул ладонь для поцелуя.
Епископ поднялся с пуфика и прикоснулся своими сухими и холодными губами к ладони первосвященника, поднял глаза и, глядя Клименту в лицо, произнес:
– Позвольте мне немедля уехать под Беневенто, ваше святейшество?..
– Да хранит вас Господь, епископ… – Климент осенил его крестом. Епископ развернулся и направился к выходу. – Мне-то вы можете назвать место нового успокоения несчастного грешника?..
– Пустынная равнина возле слияния рек Верде и Тронто, ваше святейшество… – епископ ответил равнодушным голосом. – Это в сторону Венеции и Германии, ближе к горам…
– Да, воистину, пустыня… – Климент невольно вздрогнул. – Вы уж поаккуратней с ним…
– Я не безбожник, хотя Манфреда и не любил… – епископ грустно вздохнул. – Но священную облатку и гость святой землицы я все-таки положу на его гроб…
Барселона. Королевство Арагон. Рождество 1266г.
Шестидесятилетний король Арагона Хайме Первый Завоеватель не очень любил всякого рода подковерные игры, терпеть не мог политические уловки, подлости и неясности, предпочитая открытую и честную войну с врагами королевства и веры, коих, слава Господу, в Испании было предостаточно. Вот и сейчас он был всецело поглощен своей новой войной, на этот раз со слабыми мусульманскими землями в Мурсии.
Для своих преклонных лет это был еще достаточно крепкий мужчина и рыцарь, способный вести в бой вассалов. Ум его был свеж, а память, цепкости которой мог позавидовать любой юнец, сохраняла в голове короля множество полезной информации, которую он извлекал, время от времени, ставя в тупик и откровенно удивляя своих советников, министров и рыцарей.
Всю свою жизнь Хайме Арагонский сохранял в глубине своего сердца только один ужас, преследовавший его по ночам и терзавший голову. Этим ужасом был безотчетный и какой-то животный страх перед французским рыцарством. Еще с младенчества он помнил, как горстка французов под руководством покойного ныне графа Симона де Монфора разбила на голову и убила в сражении при Мюре его отца, знаменитого Педро Католика, победителя мусульман при Лас-Навас-де-Толоса.
Поэтому, когда он слышал, пусть даже краем своего уха, что может появиться, пусть даже и мизерная возможность столкновения с французами, король сопел, кряхтел, сдерживая свои страхи, но собирался с силами и выбирал совершенно иное решение, лишь бы избегнуть страха, терзавшего его с детства.
Он даже на соглашение с Людовиком пошел, лишь бы не иметь возможности увидеть, как убийственно красивая французская тяжелая рыцарская конница разворачивается и начинает свой смертельный и неотразимый галоп на его войска. Хайме безропотно отказался от всей Окситании и Лангедока, на который имел совершенно законный сюзеренитет, довольствовался крохами вокруг Монпелье, лишился части Прованса, которой вот уже несколько столетий владели графы Барселоны, отдал все, лишь бы закрыться Пиренеями от этих ужасных франков.
Все страхи короля, чудесным образом видоизменяясь, превращались в неописуемую отвагу, проницательность и предусмотрительность, едва дела касались войны с мусульманами, все еще владевшими доброй половиной Испании. Здесь король, можно так сказать, находил отдушину, доказывая всем, но прежде, самому себе, что он отважен, храбр и ничего не боится. Хайме лез в самые опасные места, в первых рядах штурмовал крепости, подставляя себя вражеским стрелам, словно пытался вытравить что-то, укоренившееся и пустившее корни в его душе.
И постепенно, шаг за шагом, страх перед непобедимыми французами стал улетучиваться, заполняя пустоты души умиротворением, спокойствием и уверенностью в собственных силах. Этому в немалой мере помогли неудачи Людовика и его рыцарства в печальном и трагичном Седьмом крестовом походе, когда вся Франция собирала гигантский выкуп за короля и сеньоров, находившихся в плену у кровожадных египетских мамелюков.
Значит, решил Хайме, время пришло – мир стал меняться на его глазах, сменяя глухие тона страха яркими красками жизни, полной уверенности в себе.
Он тяжело вздохнул и машинально погладил свою седоватую, словно смесь соли и перца, бороду. Слишком уж поздно прошли его страхи, слишком уж поздно. Людовик доминирует по всей Европе, даже папы Римские, и те, сплошь и рядом его ставленники и наперсники. О том, чтобы вернуть утраченные земли Лангедока и Окситании уже не могло быть и речи – Рим мог мгновенно наложить интердикт на его королевство, а тогда – пиши-пропало. Его слишком уж свободные и избалованные парламентами и привилегиями сеньоры наверняка поднимут головы и окунут Арагон в кровавую кашу гражданской войны.