Что ж, жизнь рядового депутата парламента оказалась довольно скромной. И все равно Дейзи она нравилась – ведь это была частичка жизни Эндрю.
– Все равно тебе придется обо всем написать Карлу, – сказала Анджела.
– Я знаю, – уныло согласилась Дейзи.
Сегодня был вторник, и девушки завтракали в своем любимом баре.
– Понимаешь, – призналась Дейзи, – все ведь получилось в результате именно так, как надеялись мои родители.
– Ты ведь очень любишь своих стариков, – сказала Анджела. – Иначе тебе пришлось бы выйти замуж за Карла им назло, несмотря на то, что теперь твое сердце принадлежит другому. Поверь мне, Дейзи, ты – не лучшая актриса, и Карл наверняка и сам уже обо всем догадался по изменившемуся тону твоих писем.
– Но что, что я могу написать? «Дорогой Карл! Я больше не хочу выходить за тебя замуж, потому что влюбилась в одного англичанина по имени Эндрю. А поскольку моя подруга Франсез считает, что я моноэротична, я не смогу больше лечь с тобой в постель. Хотя я вовсе не уверена, что через месяц этот самый Эндрю все еще будет меня хотеть». Так, что ли?
Дейзи потерянно смотрела в тарелку с куриным салатом.
Анджела улыбнулась подруге.
– Как только ты напишешь это письмо, сразу почувствуешь себя лучше. Напечатай сначала на машинке. Когда печатаешь, то как будто составляешь официальный документ, а это помогает не попадать во власть эмоций. По крайней мере, так бывает со мной. Хотя, по правде говоря, я и без того не так уж часто попадаю во власть эмоций. Что же касается Эндрю, то он ведь из тех, кто уже почувствовал, что пора уже на ком-то остановиться и свить семейное гнездышко. Предположим, он решит, что ты вполне для этого подходишь. Ты бы вышла за него замуж?
Дейзи нахмурилась.
– Все это так отвратительно. Я до сих пор еще думаю иногда, какие замечательные дети могли бы получиться у нас с Карлом Майером. А через секунду начинаю думать то же самое про Эндрю. А раньше я именно так определяла, серьезно ли отношусь к своему любовнику – спрашивала себя, хочу ли детей от этого человека. Я вовсе не собираюсь превращаться на полжизни в кормящую мать, но, когда я действительно люблю мужчину, мне приходит в голову именно мысль о ребенке. А ты когда-нибудь думала об этом?
– Не помню. И, уж конечно, не сейчас, хотя я немного влюблена.
– В кого же? – Дейзи рада была возможности отвлечься на чужие переживания.
– Если я когда-нибудь выйду замуж, то буду относиться к этому как к очередному развлечению. Например, за Бена Фронвелла.
– Что-о-о?
– Не стоит исключать такую возможность. Ты же знаешь, Дейзи, я предпочитаю жить на этом свете, не вникая в суть вещей. Сомневаюсь, что я вообще способна на большую любовь. Да я и не хочу никакой большой любви – она всегда приносит с собой страдание. – Конечно, это так, Анджела, но ведь ты лишаешь себя огромного счастья, которое с лихвой окупает все перенесенные страдания. Я уверена, что между такими вещами всегда сохраняется равновесие – без страдания не бывает и настоящего счастья.
– Как ты думаешь, наши соседи не будут возражать, если я выкурю еще сигаретку?
Закурив, Анджела сказала:
– Думаю, ты права насчет баланса. Но я предпочитаю сохранять свой личный баланс на низком уровне. Для меня лучше никогда не испытать такого восторга, как ты, чем рискнуть положить все свои яйца в чужую корзину. Я хочу сама контролировать свои чувства и эмоции, даже если для этого придется не давать им волю. Не хочу я переживать и мучиться сомнениями по поводу того, не разлюбит ли меня через месяц какой-нибудь Эндрю или Бен. Думаю, я просто создана для брака по расчету.
– А Бен что, сделал тебе предложение?
– Нет. Но уверена, что он как раз обдумывает такую возможность. Он ведь тоже привык жить, не вдаваясь в суть вещей. А мне всегда нравилась агрессивная политика. Я имею в виду не только Вестминстер и Флит-стрит – мне всегда нравилась сила в искусстве, в бизнесе, в браке, в сексе. А Бен любит действовать с позиций силы. Я для него – неплохой источник информации, к тому же меня вполне можно использовать для удовольствий и развлечений, соответствующих его устремлениям. Я никогда не стану устраивать сцен по поводу того, что Бен не проявляет достаточного интереса к семейной жизни, поскольку и меня ведь она не особенно интересует. Мы с Беном очень хорошо подошли бы друг другу. Что ж, поживем – увидим.
18
В четверг вечером Дейзи снова приехала в палату общин. Эндрю пригласил ее пообедать вместе с Джайлзом и Франсез в столовой для членов парламента. Комната напоминала клуб – она была в высоту почти такой же, как в длину и ширину. Стены были оклеены симпатичными бордовыми обоями с тем же причудливым орнаментом, что и в других помещениях палаты.
– Мне очень нравятся эти обои и вообще весь интерьер, – сообщила своим спутникам Франсез. – Все это сделал когда-то Пьюджин. Очень жаль, что большая часть его работы сильно пострадала во время бомбежек еще в четырнадцатом году. Как ты себя чувствуешь среди наших уважаемых законодателей, Дейзи? – спросила Франсез. – По-моему, ты немного волнуешься.
Большинство депутатов, как и Эндрю, покинули свои столики, как только раздался дребезжащий звонок и голос в радиодинамиках объявил: «Голосование по партиям».
– Ничего, все в порядке, привыкаю, – ответила Дейзи на вопрос Франсез.
– Почему бы тебе не сказать прямо, Тюльпанчик, что все они выглядят как кучка идиотов.
Дейзи громко рассмеялась.
– Да нет, я так вовсе не считаю. Просто со всеми этими депутатами так носятся средства массовой информации. Вот и ты все время пишешь о них, Джайлз. А когда наблюдаешь их с близкого расстояния, они кажутся такими обыкновенными и в то же время такими самодовольными!
– Ты сказала то же самое, что я, только повежливее, – прокомментировал Джайлз.
– Но ведь Эндрю ты не считаешь идиотом?
– Но таких, как Эндрю, здесь, к сожалению, очень мало. Большинство присутствующих в этом зале – чертовы лицемеры. Спроси любого – и он скажет тебе, что хочет служить людям, улучшать жизнь общества. И ни один не признается, что ему нужна власть, чтобы использовать ее исключительно в личных целях.
– Ну, они все-таки не всегда так поступают, – вмешалась в разговор Франсез. – История ведь знает политиков, которые действительно много делали для своего народа.
– Да. Но в основном это были откровенные фашисты, вроде Муссолини.
– Тогда непонятно, Джайлз, почему ты твердишь нам всем в своих статьях, что правительству Гарольда Вильсона, а теперь Джима Каллагана не хватает социалистических настроений. Ведь ты считаешь всех политиков по определению беспринципными эгоманьяками.
– А как насчет Рузвельта? – Дейзи пришел наконец в голову подходящий пример политика, который действительно пытался преобразовать общество.
– Что ж, признаю, он был исключением из правил. И даже в нынешнем парламенте есть несколько мужчин и женщин, слегка отличающихся от всех этих оппортунистов. Например, Эндрю. Он искренне верит, что сможет лучше бороться за процветание своего округа, если займет более высокий пост. Но ведь каждый говорит именно это, к какой бы партии он ни принадлежал. И, как ни странно, большинство при этом верят в то, что говорят. И это дает все основания считать этих людей сумасшедшими.
– Так ты считаешь Эндрю сумасшедшим? – для Дейзи всегда проще было обсуждать любую концепцию применительно к конкретной личности. К тому же ей очень нравилось говорить об Эндрю.
– Я ведь знаю Эндрю и Нела со времен Мальборо. Эндрю – человек умный, щедрый и честолюбивый. Про него можно сказать, что он слегка зациклен на идее, что должен теперь жить и платить долг обществу за двоих – за себя и беднягу Дональда. Но сумасшедший? Нет.