Почти ежедневно Анна Крэдок дополняла записи отчетом о количестве убитых клопов.
С кулинарной точки зрения поездки по Франции также оставляли желать лучшего. Британский агроном и экономист Артур Янг отмечал в путевом дневнике, что в тех городах Франции, которые он посетил, кухни были «заполнены черным дымом; хозяин обычно выступает и в роли дежурного повара, и чем меньше вы будете знать о процессе приготовления, тем лучше сможете переварить пищу». Делясь опытом путешествий, Янг не скрывал разочарования – и своего британского чувства превосходства. По его словам, во Франции «швабра, веник и щетка явно не входят в список необходимых в быту предметов». Прибыв в Бретань, в деревню Генгам, он видит только «жалкие хижины из засохшей глины, без стеклянных окон, почти без света, но с глиняными трубами. Я был у себя в комнате в Бель-Иле после обеденного сна. Как вдруг к изголовью кровати подошел трактирщик и отдернул занавеску, после чего на мою голову обрушился целый дождь из пауков».
По его мнению, город Пуату – это «бедный и уродливый район, в котором ничего не меняется и ничего не происходит», Аббевиль – «старый и уродливый город с ветхими деревянными домами», а Лимож – «плохо застроенный и неприятный город с узкими улочками и высокими домами».
Даже такой мегаполис, как Париж, который наряду с Лондоном считался культурным центром западного мира и в котором проживали 15–20 тысяч аристократов, не всегда оправдывал ожидания путешественников. При первом знакомстве с Парижем философ Жан-Жак Руссо был потрясен, когда, «проезжая через квартал Сен-Марсо, не увидел ничего, кроме узких и вонючих улиц, уродливых черных домов, грязного воздуха, нищеты [и] попрошаек». Артур Янг оценил французскую столицу ниже Лондона, поскольку «улицы очень узкие и часто перегорожены, тротуары напрочь отсутствуют». Также Янга поразили грязь, от которой местных жителей могла уберечь только черная одежда, скрывавшая брызги от проезжающих мимо карет, полчища крыс на берегах Сены и густые клубы пыли, нависшие над улицами. На улицах стояла удушающая вонь от помоев, которые местные жители выплескивали прямо из окон с криком «Gare à l’eau!»[293], а переулки, заваленные экскрементами, даже сами парижане называли merderet[294].
Жители Парижа британскую критику не принимали близко к сердцу. Для журналиста и эссеиста Луи-Себастьена Мерсье его столица – «плавильный котел», в котором «постоянно кто-то поет, кричит или дерется». Парижане с гордостью заявляли: «Кто родился в Париже, тот дважды француз». Однако и Мерсье не мог отрицать, что те, кому не посчастливилось вырасти в богатой семье, обречены на выживание в самых мрачных условиях. Простой народ прозябал в нищете, и в 1753 году Фужере де Монброн писал о героине своего романа, что «Несносная Марго» вынуждена была ютиться с родителями в одной из тысяч маленьких квартирок в парижских трущобах: «Господин Транш-Монтань (мой отец), мама и я ютились в одной комнате на четвертом этаже. У нас было два деревянных стула, несколько побитых глиняных тарелок, старый шкаф и уродливая старая кровать без покрывал и матраса, на которой мы спали все втроем».
Рост численности населения в Европе, вызванный снижением смертности и повышением рождаемости, привел к тому, что предложение рабочих рук превысило спрос на них, как следствие – увеличилась армия безработных и нищих. Цены на еду выросли, жалованья упали, а один дипломат, посетивший Париж в 1749 году, писал в отчетах, что невозможно даже на мгновение остановить карету – ее сразу же «окружают по десять, а то и по двадцать нищих». С 1764 года нищих во Франции стали арестовывать и помещать в dépots de mendicité[295], но это лишь ненадолго скрадывало неравенство между богатыми и бедными. На улицах крупных городов за происходящим внимательно следили сотрудники тайной полиции, так называемые mouches[296]. По приблизительным оценкам, в 1750 году только в Париже действовали около трех тысяч информаторов. Тем не менее власти Парижа не в силах были повлиять на то, что новоиспеченные матери каждый год подкидывали соотечественникам порядка пяти тысяч детей.