За несколько недель до революции Людовик XVI пытался подготовиться, чтобы справиться с нарастающими волнениями в столице: в окрестных городах, таких как Шарантон, Севр, Версаль и Исси, он разместил 20 тысяч немецких, швейцарских и ирландских наемников, готовых выступить в любой момент. Поначалу все эти солдаты служили в основном для устрашения. Король наращивал военную мощь, по его же собственным словам, «чтобы предотвратить худшее». Наемниками командовал маршал Виктор-Франсуа де Брольи, семидесятилетний ветеран, отличившийся еще в Семилетней войне. Буквально накануне король назначил немногословного Брольи военным министром, чтобы тот при необходимости не сомневался, обратив оружие против собственного народа.
В самом Париже 3600 французскими гвардейцами были уполномочены командовать барон де Безенваль, в свои 67 лет тоже уже не jeunot[364], и герцог дю Шетеле. В последние месяцы гвардейцы, чье жалованье тоже составляет сущие копейки, все чаще переходили на сторону парижан и не желали с ними драться. Американский делец с примечательным именем Гувернер Моррис, бывший в это время в Париже, писал: «Местные солдаты заявили, что не будут предпринимать никаких действий против народа. Я вижу, как они пьяные шествуют по улицам, подбадривая третье сословие». Днем ранее толпа из трехсот человек освободила из тюрьмы 14 солдат, осужденных за мятеж.
Напряжение буквально искрило над парижскими улицами. Барон Поль Шарль Франсуа Адриан Анри Дьедонне Тьебо, живший с родителями в огромном отеле на площади Людовика XV (позже – площадь Согласия), писал, что его город «напоминал вулкан, который в любой момент может начать извергаться». Извержение началось, когда в то самое воскресенье, 12 июля 1789 года, двадцатидевятилетний юрист и журналист Камиль Демулен забрался на стол перед кафе де Фуа в Пале-Рояле и произнес речь, невиданным образом взбудоражив аудиторию. Его речь и была той искрой, от которой разгорелось пламя.
Демулен от рождения был крайне непривлекательным, заикался и потому с трудом находил работу как адвокат. Но он был сыт по горло политическим и экономическим хаосом в своей стране и неудержимо жаждал поделиться своим недовольством со всеми. Одетый в зеленую шинель, держа в одной руке шпагу, а в другой – пистолет, он обратился к прохожим так громко, как мог. Жюль Мишле, основоположник французской патриотической истории, в своем труде «История Французской революции» (Histoire de la Revolution francaise) приводит следующие слова: «К оружию! Немцы [выстроившиеся вокруг Парижа] вступят в Париж сегодня вечером и перебьют всех его жителей! В знак сопротивления наденем же почетный знак!» Затем Демулен сорвал с каштанового дерева лист, зеленый цвет которого «символизировал надежду», и приладил его к шляпе.
Выяснить, действительно ли Камиль Демулен произнес эти слова, конечно, уже невозможно. Есть версия, что Демулен сорвал не лист с дерева, а зеленую ленту. Несомненно лишь то, что его жест немедленно был подхвачен, и вскоре вокруг Пале-Рояля практически не осталось ни одного каштанового дерева, на котором бы уцелела листва. Речь Демулена запустила цепную реакцию. Тысячи обезумевших парижан со свернутой зеленой кокардой на шляпе или на лацкане бродили по городу в поисках возможности выплеснуть свое негодование, стекаясь к театрам, где в последние годы танцевала и праздновала знать. У входа в величественный оперный театр собрались более трех тысяч демонстрантов, скандируя, что это «день траура в связи с уходом Неккера». Директор оперы был вынужден вернуть деньги перепуганным зрителям, успевшим занять места, и закрыть зал. Другая часть демонстрантов тем временем вошла в Музей восковых фигур немецкого врача Филиппа Курциуса, вынесла на улицу гипсовые бюсты Жака Неккера и герцога Орлеанского и покрыла их черными тряпками в знак траура.
Барон де Безенваль отправил часть своих людей на Елисейские поля, но пестрая процессия, численность которой достигла уже шести тысяч человек, прибыла тем временем на Вандомскую площадь, где мгновенно схлестнулась с пехотой маршала де Брольи. Гипсовый бюст Неккера разлетелся вдребезги во время перестрелки. На площади воцарился хаос.
Количество демонстрантов продолжало расти. С Вандомской площади разъяренная толпа направилась в сады Тюильри, где развернулась битва с отрядами королевской кавалерии. Всадников забрасывали стульями с террасы, бутылками, камнями и всем, что попадалось под руку. Когда же к толпе присоединились десятки взбунтовавшихся гвардейцев, кавалерийские части удалось оттеснить. Барон де Безенваль почуял скорый разгром. Народный гнев возрос настолько, что гвардейцы больше не могли его контролировать. Безенваль вынужден был отдать приказ об отступлении. В дальнейшем он всегда будет отстаивать свое решение пустить события на самотек: «Я думал, что лучшим решением будет вывести войска и оставить Париж на произвол судьбы». Восстание перешло в новую фазу.