Демонстранты, сжимая кулаки, кричали на площади перед Бастилией во все горло. Они пришли из ближайших бедных районов: Сент-Антуан, Ле-Аль, Сен-Поль и Сен-Жерве. Сотни торговцев, мебельщиков, виноторговцев, слесарей, шляпников, сапожников и портных присоединились к толпе и вместе с дезертировавшими гвардейцами с подозрением наблюдали, как стражники на самых высоких башнях Бастилии убирают пушки. Толпа, успевшая разрастись до 15 тысяч демонстрантов, опасалась, что маркиз отдаст приказ перезарядить пушки.
Конечно, были на площади не только мужчины, но и множество женщин. Среди ревущей толпы стояла Луиза-Рене Ледюк, более известная как la Reine Audu[377] – бесспорная «Королева залов» центрального рынка Парижа: она держала там фруктовый киоск, а голос ее напоминал колокольный звон. Здесь же можно было увидеть шоколадницу Полин Леон, 21 года от роду, старшую из шести детей в семье, которая так же горячо, как Оду, превозносила идею революции: «Я была полна энтузиазма, хоть я и женщина, я не останавливалась ни перед чем; с утра до ночи я призывала горожан восстать против тирании, забаррикадировать улицы и выкурить трусов [благородных контрреволюционеров] из их домов». Леон и Оду впоследствии и сами попадут в тюрьму и понесут наказание за свои «антиреволюционные проступки». Но в воскресенье днем 14 июля все они по-прежнему выступали против одного общего врага – маркиза де Лоне.
Ненависть, криками вырывавшаяся теперь из тысяч глоток, взращивалась годами, подпитывалась сотнями памфлетов и трактатов, в которых как с конвейера сходили истории о продажном духовенстве, разлагающемся дворянстве и жадных до денег Бурбонах. Бастилия – воплощение всего порочного, что только было, по мнению демонстрантов, в режиме, виновном в голоде французского народа. Пути назад не было. Бастилия должна была пасть.
Тем временем в нутро цитадели отправилась вторая делегация, которая должна была выяснить, куда же подевались их коллеги, все утро сидящие за столом переговоров с Лоне. Маркиз принял новую делегацию, заверяя: с их коллегами не случилось ничего плохого. Однако де Лоне с ходу отверг новое требование – отдать Бастилию в руки гражданского ополчения. Лейтенант Луи де Флю стал свидетелем язвительной беседы: «Директор ответил, что он не может взять и передать тюрьму в чужие руки и что он будет всеми силами сопротивляться захвату. Он уже отвел пушки и дал честное слово, что не будет стрелять из них до тех пор, пока не начнется штурм». По словам же Тюрио де ла Розьера, юриста, возглавлявшего вторую делегацию, «бранятся не столько маркизы, сколько офицеры, которые боятся, что их разжалуют, если они сдадут Бастилию».
Снаружи тем временем нарастало напряжение, и несколько демонстрантов начали колотить в деревянные ворота. С башен солдаты неумелыми жестами объясняли демонстрантам, что в случае штурма орудия все равно выстрелят. Толпа в ответ колотила в ворота еще сильнее. Тем временем нескольким демонстрантам удалось забраться на крышу соседнего парфюмерного магазина и спрыгнуть оттуда во внешний двор Бастилии. Открыв ворота, они топорами перерубили веревки первого подъемного моста. Тот с громким треском обрушился, задавив какого-то протестующего, чья революционная карьера закончилась, едва начавшись. Другой, тяжело раненный, свалился в ров. Толпа устремилась по мосту под звуки выстрелов и крики: «Bas les ponts!»[378] Кто выстрелил первым, понять удалось далеко не сразу. Сначала солдаты кричали демонстрантам с вышек, чтобы те держались на расстоянии, но потом все же прогремел пушечный залп.
Примерно в половине третьего пополудни в Бастилии разверзся настоящий ад. Маркизу де Лоне оставалось жить несколько часов.
Жан-Батист Гумберт, часовщик родом из Лангра, небольшого городка к востоку от Дижона, в тот день вернулся с ночной смены: он патрулировал центр города. Около половины четвертого пополудни он подъехал к воротам Бастилии. У Гумберта даже был порох, но он не смог раздобыть пули в Доме инвалидов, а потому зарядил ружье только железными гвоздями, но это никак не помешало целеустремленному часовщику тут же окунуться в хаос, развернувшийся перед Бастилией.
Подъемный мост был уже опущен, но доступ во внутренний двор, где расположена тюрьма, по-прежнему перекрывала герса[379]. Гумберт бросился помогать демонстрантам направить на нее пушку, которую те притащили из Дома инвалидов. Чтобы перекрыть обзор артиллеристам на верхушках башен, осаждающие подтащили к герсе и подожгли две телеги с сеном. В течение следующих полутора часов в густом дыму безостановочно раздавалась стрельба. Потом прибыла третья делегация, на этот раз с представителями мэрии, отчаянно махавшими белыми носовыми платками солдатам и так же отчаянно пытавшимися остановить взаимный обстрел. Защитники Бастилии поняли их иначе, и делегация стала их новой мишенью, что, разумеется, подлило масла в огонь. В толпе бродили слухи, что маркиз де Лоне заманивает демонстрантов во внутренний двор, чтобы расстрелять их. Поплыл запах крови. Один из членов третьей делегации записал на следующий день в своем отчете о ходе штурма: «Наши проповеди и мольбы больше их [манифестантов] не останавливают. Им не нужна никакая делегация, они хотят лишь штурмовать Бастилию, и повсюду слышны крики, что они cette horrible prison, эту “ужасную тюрьму”, хотят сровнять с землей и казнить ее начальника».