Банды разбойников без долгих раздумий нападали на богатых сборщиков податей – «вампиров, которые душат людей и пьют их кровь», те мстили. Так, разбойника и контрабандиста Луи Мандрена в 1755 году сожгли на костре после того, как его выдал священник. Аналогичная судьба постигла французского Робин Гуда по имени Гаспар де Бесс, молодого главаря банды из Прованса, который под девизом «Пугайте, но никогда не убивайте» грабил богатых путешественников и сборщиков податей, а затем раздавал добычу беднякам. Контрабанда и уклонение от уплаты податей строго карались. Пойманным грозил штраф в размере ста ливров либо 11 месяцев работ, тюремное заключение без суда, клеймение и отправка на каторгу либо виселица. Между 1685 и 1791 годами из 100 тысяч каторжников половину составляли контрабандисты. Мальзерб, которому однажды довелось защищать торговца, ошибочно обвиненного в контрабанде табака, назвал такое наказание «отвратительным для человеческой природы».
Восстания, охватившие Францию во второй половине XVII и на протяжении всего XVIII века вплоть до Французской революции, были связаны не только с голодом и религиозными конфликтами, но и с непомерно высокими поборами и чрезмерно жестким преследованием контрабандистов. Накануне 14 июля 1789 года, ставшего сигналом к началу Французской революции, народ сначала направил свой гнев на парижские пункты сбора податей, а затем уже пошел на штурм Бастилии.
Непрекращающиеся протесты парламентов начали раздражать Людовика XV. В конце концов, Lex est Rex[199], и только король может издавать законы, в том числе утверждать налоги. Через тайных агентов в Америке Людовик XV знал, что американские колонисты недовольны английским королем Георгом III по тем же причинам. Пока американцы критиковали английский парламент, Мальзерб в Высшем податном суде настаивал на введении единых и пропорциональных налогов, которые можно было бы легко собирать. Эти же требования прозвучали в Национальном собрании летом 1789 года, накануне Французской революции, и они же были позже включены в Декларацию прав человека.
Критика со стороны парламентов и Высшего податного суда раздражала короля, словно зубная боль. Тем временем парламенты объявили себя хранителями королевства и потребовали сделать их право протеста правом вето. Одного «доброго отношения» монарха в ответ на «любовь подданных к королю» было уже недостаточно; по мнению парламентов, король обязан был предоставить своим подданным права. Король, являясь «наместником Божьим на земле», считал протесты мерой выражения одобрения, предназначенной прежде всего для признания его могущества и вселенской мудрости. Людовик XV с удовольствием выслушивал подданных, но после этого требовал от них полного подчинения. Повиновение монарху, который, словно pater familias[200], управляет королевством как семейным делом, не может прекратиться, потому что «король никогда не умирает» – его власть сразу же переходит к преемнику, о чем вслух объявляют: «Король умер, да здравствует король!»