Мария-Антуанетта разочаровалась в своем браке.
Дофин оказался неловким, застенчивым и молчаливым человеком. Им не о чем было говорить друг с другом, а беременность спустя год после вступления в брак так и не наступила. Обеспокоенный имперский посланник фон Штаремберг писал Марии Терезии, что никто не понимает, «почему принц, который совсем недавно женился, ведет себя столь невероятно [странно] по отношению к принцессе, у которой очень приятная фигура и которую все считают очень приятной». Посланник твердил, что «дофин не умеет ни сидеть, ни стоять, ни ходить, что хуже всего. Я видел, как он на маскараде танцевал менуэт в поистине позорной манере, ни разу не сумев удержать ритм. Он никогда ни с кем не разговаривает, а если задает кому-то вопрос, то уходит, не дожидаясь ответа». По словам фон Штаремберга, своей жене дофин предпочитал охоту. Мадам Кампан, фрейлина Марии-Антуанетты, отмечала со стороны герцога де Берри «тревожное безразличие и дистанцию, которая часто переходит в грубость по отношению к принцессе. […] Он послушно ложится в постель дофины и часто засыпает рядом с ней, не обменявшись ни единым словом». Эрцгерцогиня призывала дочь проявлять инициативу в спальне: «Redoublez vos caresses!», что в вольном переводе означает «Ласкайте его вдвое сильнее!», на что Мария-Антуанетта ответила матери: «Что вы мне посоветуете делать с этим бревном?»
В течение дня Мария-Антуанетта была вынуждена следовать строгому этикету, почти не оставлявшему времени и места для интимных отношений, ведь «при дворе короля все всё знают». Принцесса молилась, читала, обедала и гуляла. Она начала шить жилет для своего супруга. Об этом шитье она вздыхала, что «ничего не продвигается, но я надеюсь, что с Божьей помощью он будет закончен через несколько лет». Иными словами, принцессе было невероятно скучно. В удушливой повседневной жизни Версаля каждый ее шаг и слово взвешивались и оценивались, а ее приезд вновь запустил мельницу слухов о положении мадам Дюбарри при дворе. Все задавались вопросом, сумеет ли фаворитка короля сохранить свой статус в борьбе с очаровательной, немного озорной и гораздо более молодой австрийской принцессой. Жизнь в Версале, по словам писателя и хрониста Николя Шамфора, представляла собой «волчью стаю», живущую по закону джунглей. Мерси-Аржанто, посол и опекун принцессы, изо всех сил стремившийся не допустить соперничества между Марией-Антуанеттой и мадам Дюбарри, в письме к Марии Терезии косвенно описывал скрытое напряжение, нависшее над дворцом, словно грозовая туча: «Французский трон опозорен как непорядочностью и отсутствием доверия к фаворитке [мадам Дюбарри], так и бесчестием ее сторонников. […] Версаль стал лучшим местом для безверия, ненависти и мести; все решают интриги и личные прихоти, и кажется, что люди отказались от честности в любом ее виде. Я без колебаний изложил свои взгляды дофине [Марии-Антуанетте] и несколько раз повторил ей, что молчание – единственный способ избежать неприятностей в эти трудные времена».
В то время как риск открытой конфронтации между Марией-Антуанеттой и мадам Дюбарри рос с каждым днем, придворные ликовали при мысли, что в Версале вот-вот разразится новый скандал. И он разразился менее чем через четыре месяца после бракосочетания наследника. Местом неизбежной драмы стало королевское владение Шуази, где летом 1770 года был поставлен спектакль для придворных.
Толчком к этой драме, прокатившейся по Версалю подобно ударной волне, стало всего лишь… занятое место. Когда мадам Дюбарри с подругами пробиралась в первый ряд, спектакль уже начался. Места оказались заняты фрейлинами Марии-Антуанетты, причем сама она отсутствовала. Фрейлины не были намерены уступать свои места мадам Дюбарри и ее наперсницам. Дело дошло до жаркой перепалки, и вскоре взаимные упреки достигли апогея. В конце концов мадам Дюбарри сдалась и, рыдая, покинула спектакль, заявив, что герцогиня де Грамон, одна из фрейлин Марии-Антуанетты, «нанесла ей глубокое оскорбление». Занятое кресло превратилось в повод для скандала.
Узнав о публичном унижении своей фаворитки, король вышел из себя. К ужасу Марии-Антуанетты, мадам де Грамон была немедленно изгнана из Версаля. Ей было разрешено вернуться ко двору лишь после смерти короля. Но пройдут годы, прежде чем двадцатипятилетняя простолюдинка, официальная любовница короля Франции, и четырнадцатилетняя младшая дочь древнего императорского рода, супруга патологически робкого дофина, примирятся. Дорога к миру была вымощена благими намерениями.
В первый день 1772 года Мария-Антуанетта, за которой беспокойно наблюдал Мерси-Аржанто, обратилась к мадам Дюбарри «без какой-либо самоуверенности и позерства» со следующими словами: «Сегодня в Версале много народу». Этой короткой фразой все и ограничилось. После этого Мария-Антуанетта призналась в письме к матери, что больше не желает разговаривать с этой проклятой la créature[202], как она называла мадам Дюбарри. Мерси-Аржанто потребовалась не одна неделя уговоров и лести, чтобы убедить свою ученицу в том, что будущее союза между Францией и Австрией находится в ее руках. Он был совершенно прав, потому что группа союзников мадам Дюбарри, к которой присоединился и герцог д’Эгийон, новый министр иностранных дел, выступала против союза с Австрией. Сторонники этой партии продолжали винить австрийцев в последствиях Семилетней войны, а Марию-Антуанетту называли «габсбургской захватчицей», что заслуживает особого внимания, поскольку в жилах принцессы текло больше французской крови, чем в жилах герцога де Берри, ее супруга и будущего короля Людовика XVI. Действительно, Мария-Антуанетта, которая приходилась внучкой Людовику XIII, Леопольду Лотарингскому и Елизавете Шарлотте Орлеанской, имела французских деда и бабку и была наполовину француженкой, в то время как ее супруг имел лишь одного деда-француза среди своих предков – короля Людовика XV.