В столице Франции огромные суммы денег проигрывались в «фараон», «ландскнехт», «брелан» и «бириби»[218]. В 1777 году парламент запретил азартные игры, но в дворянских салонах все равно продолжали в них играть. Американский политик Джон Адамс, отправленный в качестве посланника в Париж в 1778 году, писал жене: «Практически в каждом приличном доме имеются бильярдный стол, столик для нард, шахматы, игральные карты и по меньшей мере еще двадцать видов игр. […] Я регулярно задаюсь вопросом, как эта страсть к азартным играм и пренебрежение к серьезным вопросам воспринимались бы в Америке». Габсбургский император Иосиф II назвал Париж «гигантским игорным притоном», а писатель Фужере де Монброн – l’université des filous[219].
Игорные столы были обычным местом встречи всевозможных авантюристов и grecs[220], как называли в XVIII веке профессиональных шулеров. За столами выигрывались состояния, но еще больше их проигрывалось, что нередко приводило к трагедиям. Герцог де Вилькье, генерал, получивший чин военного дворянина, играл трое суток напролет и в итоге проигрался в пух и прах. Граф де Тилли после того, как был уличен в мошенничестве во время одной азартной вечеринки в Брюссе, застрелился у себя дома, чтобы избежать скандала. Барон де Безенваль сетовал, что «ужасно жить в стране, где нет уверенности, что завтра у тебя сохранится то, что было накануне». Те, кто не хотел проводить ночи за игорным столом, спекулировали на фондовом рынке, как женевский авантюрист Этьен Клавьер, переехавший в Париж в 1784 году. Он торговал всем подряд: от полотен Рубенса и Рембрандта до недвижимости, чая и секретных рецептов приготовления уксуса. Тайная полиция называла его «человеком темного ума, хорошо разбирающимся в цифрах и любящим роскошь, талантливым оратором, которого боятся и ненавидят». Клавьер специализировался на том, что распускал слухи, которые приводили к падению котировок на определенные акции, скупал их задешево, а затем распускал уже другие слухи и перепродавал по более высокой цене, зарабатывая на разнице. С 1780 года дворянство и богатую буржуазию охватила биржевая лихорадка. Все торговали акциями как сумасшедшие, в результате чего случился перегрев цен, и незадолго до событий 14 июля 1789 года фондовый рынок оказался на грани банкротства.
Помимо азартных игр и спекуляции, скуку разгоняли всевозможными эротическими выходками, пытаясь возвести эротику в ранг искусства. Издавались многочисленные пособия по «совершенствованию любовных утех», в которых женщинам отводилась пассивная роль. В 1788 году немецкий барон Адольф фон Книгге опубликовал труд об этикете «Обхождение с людьми», в котором он утверждал, что «даже самые благородные женщины обладают очень переменчивым нравом… и причина этого кроется в нежной нервной системе, которую гораздо легче возбудить до всевозможных настроений». В XVIII веке, как и в Средние века, женщины продолжали считаться ненасытными охотницами, которые могут стать жертвой лени или «любовного помешательства».
Кроме того, барон фон Книгге, как и большинство его современников-мужчин, не любил «ученых женщин». В XVIII веке таких женщин называли «умственными трансвеститами». Книгге признавался: «…меня всегда охватывает дрожь, когда я оказываюсь рядом с дамой, претендующей на образованность или ученость». Не мог удержаться от насмешек над женщинами даже Вольтер, который тем не менее в течение 15 лет тесно общался с эрудированной мадам дю Шатле – переводчицей и комментатором труда Исаака Ньютона «Математические начала» (Principia Mathematica). В одном из своих писем он говорил, что мадам дю Шатле была «великим человеком, единственным недостатком которого было то, что она была женщиной». Жизнь своей племянницы и впоследствии наследницы Марии-Луизы Дени он описывал так: «Моя племянница – большая и ленивая свинья, сударь, как и большинство парижских женщин: встает в полдень, день проходит не пойми как, сочинять некогда, а когда захочется что-то написать, то не найдется ни бумаги, ни пера, ни чернил, тогда приходят ко мне с просьбой, и желание писать проходит; таковы девять из десяти женщин».