Люхин несколько раз бросал на него внимательные взгляды и вдруг проговорил:
— Молодец, Исанчик! Не дал этому кулаку измываться над собой.
Исанов молча посмотрел на бывшего красноармейца и отвернулся. Его изуродованное лицо сохраняло полную неподвижность и на какое-то мгновение показалось Люхину надутым и неожиданно смешным.
— Что ж, помиришься с н и м? — с интересом спросил Люхин.
— Это касается только меня, — спокойно ответил Исанов. — Не люблю пустого любопытства.
— У меня не пустое, — взмахнув двухпалой култышкой, придвинулся к нему Люхин. — Я люблю смелых… люблю, когда правду в глаза режут. У меня не пустое, Я бы тогда в столовой встал с тобой на пару против Губана, да хотелось накрыть. Понимаешь? Без анархии, законным порядком. Вот и отыскал Горшенина. А тут еще Катя Барыня подплыла. Ловко подогналось? Полный расчет был: твоя морда пострадает — важность невелика, зато згрудаем с поличным. Чтобы факты были. Ну… сам видал, что вышло. Да. Не того я ожидал.
Люхин вздохнул и стал глядеть на огонь «буржуйки».
— Да. Жалко, — вновь заговорил он. — Лучше бы я с тобой вместе на Губана налетел. Отволохал бы он нас, ну и я бы врезал ему табуреткой по кумполу. — Люхин сжал в кулак здоровую руку. — Что теперь делать? Идти в Отнаробраз? Разве там послушают? «Где, скажут, постановление исполкома? Пускай придет заведующая». Все в свидетелей уперлись, будто без них нельзя. Говорят, собрание скоро. Выступишь, Исанчик?
Исанов отрицательно кивнул подбородком.
— Не люблю я эту пустую трепотню на собраниях. Я просто объявлю ему бойкот — и все.
— Бой-ко-от? Гляди, как бы Ванька с горя дуба не дал!
— И дал бы, будь у меня револьвер. Не тот век, дуэлей нет.
Люхин посмотрел на Андрея с удивлением, неожиданно рассмеялся:
— Ах ты, интеллигенция! Чудаки вы. Нет, браток, посмотрю я на жизнь в тылу — не так здесь. На фронте все проще: белопогонник — пулю ему; злостный буржуй — в ревтрибунал; спекулянт — контрибуция, а то и к стенке. Все ясно. А тут чего-то тянут, дипломатничают. Нет, видать, придется устроить еще одну революцию и выкорчевать остатки капитализма.
Лампочка разгорелась.
Со двора в палату вошел Данька Огурец — озябший, без фуражки, с растрепанным чубом. Он оглядел вновь ожившую без Губана палату, присел у печки. Грея протянутые руки, незаметно толкнул Люхина, указал взглядом на окно.
Когда оба оказались там, в сторонке от ребят, шепнул:
— Пыж объявился.
— Ну?
На всякий случай Данька огляделся по сторонам — не подслушивает ли кто, — еле слышно зашевелил губами:
— Скрывается на чердаке. Спрашивал хлебца и хоть какую-нибудь хламиду, шибко холодно. Как бы достать? Я ему отдал фуражку, свою шапку он на базаре потерял. А насчет пожрать так у меня у самого свистит в пузе.
Думал Люхин недолго:
— Достанем. Эх, был бы днем в зале Афонька Пыж, может, вложили б Губану! Ну, да это и повторить не поздно. Я вижу, если мы сами братвой не утихомирим этого кулака, начальство не поможет.
— Как бы этот кулак про Пыжа не пронюхал.
— Осторожными будем, не пронюхает. — При одном упоминании о мести Губана товарищу, скулы Люхина покраснели, он решительно передернул плечами, словно готовясь тут же дать ему отпор. — А если пронюхает… Слышь, Огурец. Проводи меня к Пыжу, дело есть.
Минут через двадцать Данька Огурец вновь вышел из палаты. Вскоре поднялся и Люхин, вновь уже присевший у «буржуйки».
— Эх, пойти царю долг отдать.
И, убедившись, что ни Ванька Губан, ни его верный глаз Каля не следят, скрылся за дверью.
На верхней площадке они встретились с Данькой Огурцом и, рискуя сломать себе шею, ощупью полезли на чердак по гнилой и поломанной лестнице, многие ступеньки которой давно сгорели в «буржуйке». Оба держались за промерзшую стену, покрытую толстым слоем инея. Из-под самых ног шмыгнула крыса.