На обед впустили вторую очередь. Люхин отозвал в сторону Андрея Исанова, остановился с ним возле топчана.
— Исанчик, я знаю, ты честный парень. Отец твой хоть и офицер, но… честно погиб в бою с немецкими кайзерами. Поэтому буду говорить в открытую: кое-кто тут думает свести счеты с Губаном. Нам надо ночью попасть в его комнату, а она всегда на крючке. Откроешь? Когда все заснут. Ведь только Каля, Вышесвятский и ты там еще спите.
Редко Люхин испытывал такое волнение, как в ожидании этого ответа. Исанов насмешливо спросил:
— Исподтишка хотите? Скопом на одного?
— Нас четверо. Собираемся «темную» устроить.
Исанов отвернулся и стал смотреть в незамороженный кусочек оконного стекла на дальний заснеженный сквер. Опухоль с его верхней губы стала спадать, синяк под глазом принял желтовато-лиловый цвет, и горделивое лицо, обрамленное каштановыми в завитках волосами с твердым, красивым рисунком рта, уже не казалось уродливым. Теплая на меху куртка его была расстегнута, башлык откинут.
— Боишься, Исанчик? Ну что ж, подожди, когда Губан еще тебе юшку спустит. Ладно. Найдем другой способ. Надеюсь, ты никому не расскажешь? И Вышесвятскому. Черт его знает, что за субчик этот дьяконов сын.
— Считайте меня пятым, — повернувшись от окна, сказал Исанов. «Темная» была узаконенной формой расплаты и в гимназическом интернате. — Агитировать не стоит, на меня это не действует. Просто здесь совпали наши стремления, вот и все.
Когда они двинулись в столовую, перед ними неожиданно выросла юркая фигура Кали Холуя. Худое, грязное и глуповатое лицо Кали перекосила ехидная ухмылка. Он обжег заговорщиков взглядом маленьких, черных, спрятанных под веками глазок.
— Зна-аю! Все-о слышал!
Андрей Исанов и Люхин остановились, точно увидели змею.
— Что ты знаешь? — весь дрожа, спросил Люхин.
— Зна-аю! Все-о слышал, — сторонясь от них, хихикнул Каля. — Вот скажу Ване Губану! Скажу-у!
Внезапно Люхин яростно схватил Калю за ворот хламиды, занес для удара изуродованную руку.
— Шпионишь… продажная душа! Пока ты что расскажешь своему кулацкому последышу, я твою поганую харю набок сверну. Ух, затруха, клинок тебе в горло! Ну! Дыши, пока не придавил!
Видно, Каля перепугался. Глаза его выкатились, рот полуоткрылся, дышать стало нечем, он посинел.
Исанов облил Холуя презрительным взглядом, взял Люхина за локоть, успокаивающе сказал:
— Брось, Люхин. Думаешь, этот выродок когда правду говорит? Ему и знать-то нечего. Пошли, не пачкайся с ним.
Люхин опомнился и оттолкнул Калю. Отлетев, тот не больно ударился о дверь, вжав голову в плечи и собираясь бежать, не утерпел, крикнул:
— Все-о знаю. Передайте своему Афоньке Пыжу, что ему не скрыться.
Он юркнул в столовую.
Товарищи переглянулись. Исанов ничего не слышал о том, где прячется Пыж. Он подозревал, что Люхину это известно, но расспрашивать не стал.
У Люхина отлегло от сердца. Все же он встревожился: в самом ли деле Каля пронюхал что про Афоньку? Или сказал просто так, по своей подлости: авось, мол, угадаю! Во всяком случае, нужно предупредить Пыжа. Может, перевести его в пустые классы? А с «темной» надо поспешить. Конечно, Губана следовало бы разоблачить на общем собрании, чтобы всему интернату был пример, — Горшенин прав. Люхин и сам это знал. Но уж больно тяжело ждать, когда тут люди мрут. Да и что с кулаком-душегубом долго разговаривать? Коленом на горло — и точка! Симин вон из-за него, паразита, тоже на ладан дышит!
Вчера поздно вечером Христоня Симин вновь исчез из палаты: испугался остаться с Губаном в корпусе. Утром его опять нашли перед дверью столовой: всю ночь провел на улице, а холод стоял такой, что воробьи на лету мерзли. Обе руки у Симина побелели, опухли, и ему их забинтовали в изоляторе. Выйдя от фельдшера, Симин почти столкнулся с Губаном, но не свернул, посмотрел так равнодушно, что оторопевший Губан уступил ему дорогу.
После ужина воспитанников пустили в палаты.
Ванька Губан рано лег спать и заперся. (Днем он жестоко и страшно избил двух должников, не отдавших ему обеденный хлеб.) Перед тем как уйти в свою спальню, Андрей Исанов незаметно переглянулся с Люхиным и утвердительно кивнул головой.