Втиснувшись боком в узкое пространство почти по пояс, я оказываюсь зажата между двумя стойками, и при попытке сдать назад, задев за одну из них, отлетает пуговица на блузке. На секунду я замираю, но в итоге решаю, что место потери не такое уж критичное, и продолжаю вылезать.
Щелк!
Вторая пуговица.
Она выстреливает и падает к начищенным ботинкам, которые приблизились к стеллажу.
— Может быть, я могу вам помочь? — значительно дружелюбнее, чем я пять минут назад, интересуется баритон в костюме.
— Нет, спасибо! — я делаю еще рывок.
Блямс!
Третья пуговица.
Осталась всего одна. В стратегическом месте. Если я ее лишусь, то перед мужиком я предстану совсем в непотребном виде.
Посетитель поддернув брюки, садится на корточки рядом со мной и подбирает пуговицы.
— А может, все-таки могу? — со смешком уточняет он. Вот я вижу только его колени, обтянутые темным сукном, но догадываюсь, что он ржет.
— И как вы себе это представляете? — огрызаюсь я. — Стеллажи подвинуть нельзя, они привинчены к полу.
— Я мог бы просунуть рук между стойкой и вашей… вашими… гхм… Вашим телом, — находит он наконец приличное определение. — И сжать их, то есть, прижать… э… поплотнее.
Глава вторая
Что? Прижать мои…?
У меня от возмущения все внутри дрожит! Предложить мне такое!
Но по причине скованности все мое негодование выражается в агрессивном вилянии пятой точкой.
— Мне кажется, это неуместное предложение, — цежу я.
— Ну как хотите, — не настаивает «костюм». — Пуговицы я положу на столе.
Он поднимается, и я слышу звук удаляющихся шагов.
Как?
Он оставит меня вот так? Говнюк!
Настает время принимать серьезные решения. Что страшнее: позволить незнакомцу ухватить меня за титьки или лишиться последней пуговицы и чесать к гардеробной через все здание под камерами наблюдения в рубашке, края которой без застежек не сходятся?
— Подождите! — выдавливаю я.
Шаги замирают, а потом снова приближаются ко мне.
— Я согласна, — скрепя сердце озвучиваю я. — Только без вольностей!
Мое предупреждение вызывает очередной смешок.
Весело ему. Посмотрела бы я на него, прищеми ему ширинку!
Мужик опускается на корточки и, положив руку мне поясницу, или почти поясницу, наклоняется ко мне
— Руку севернее! — шиплю я.
— Да подожди те вы, — ворчит он, игнорируя мою команду.
Он придвигается еще ближе, и я чувствую тепло, которое исходит от его тела. Мне видно только кусочек его плеча, но, бог с ним со зрением, уже через секунду начинают волноваться совсем другие органы чувств.
До меня доносится его аромат. Потрясающий парфюм, который, видимо, действует на меня, как глубокая анестезия, потому что я не сразу соображаю, что мужчина приступает к действиям.
Положив вторую руку мне живот, обжигая обнаженную в распахнувшихся полах рубашки кожу, он медленно, слегка надавливая, скользит рукой по направлению к груди.
Черт меня подери!
Если он сейчас не получает удовольствие, то я не Ира Зайцева!
Добравшись до ложбинки, мужчина слегка медлит, но через секунду его ладонь накрывает мою левую грудь.
Левая грудь неожиданно оживает и напрягшимся соском напоминает, что у нее давно уже ничего такого не было, а это нехорошо.
Я краснею как рак. Мужик не может не чувствовать упирающуюся ему прямо в центр ладони твердую горошину. И ведь ему не объяснишь, что я не испытываю никакого возбуждения! И я смирившись решаю не оправдываться, это будет слишком глупо выглядеть.
Тем временем, спаситель приноравливается к тому, с какой стороны прижать грудь плотнее, и это больше похоже на весьма смелую ласку. Он перекатывает грудь в ладони, а вторая рука, каким-то образом окончательно переезжает на ягодицы.
Но не успеваю я возмутиться, как товарищ наконец находит правильное положение, надавливает рукой и вытаскивает меня из плена.
Поднимаясь на ноги, я опускаю голову, чтобы он не видел, как мне стыдно за непроизвольную реакцию организма на мужские прикосновения.
А мне стыдно. Я готова провалиться сквозь землю. Даже не сразу понимаю, что в полном молчании мужик все еще держит меня за грудь. Взгляд мой и так опущен вниз, так что мне хорошо видно, что и гость не остается равнодушным.
Спохватившись, я отталкиваю помощника и, запахивая рубашонку, отворачиваюсь от него. Нечего глазеть! И так все потискал!
— Я могу чем-то еще помочь?
В голосе его появляется бархатистость.