— Пещера. Голава. — Выдохнул я. — Не скажу точно, но таких голов я знаю три. И все они возле пещер. Идолами у нас их зовут.
— Молодец. — Обрадовался Михалыч. — Я в тебе не сомневался. Ну, так что, отведёшь?
— А как же Чёрт? — Напомнил Гунька. — Растрезвонит, пришибут нас. Поговорил бы ты с ним. Откажется к нам приходи.
— Нет никакого чёрта. Был и весь вышел.
— Помер? — Спросил Гунька и поднял кувшин. — Спасибо Чёрту, вовремя помер.
— Ты чего? — Пришлось ткнуть Гуньку кулаком в бок. — Нельзя так о покойниках. Давно помер?
— Давно. — Прикрывая ладонью насмешку ответил Михалыч. — Где могила не знаю, на похоронах не был.
— Что за имя такое? — Макая в пасту мясо осторожно спросил Гунька. — Откуда он родом.
— Оттуда. — Михалыч указал пальцем в потолок и расхохотался. Поначалу я не понял почему он ржёт, но потом глянул на Гуньку и тоже рассмеялся. Любит Гунька пасту, мажет ею мясо без меры. Вот и измарал нос, щеку, ещё и на лбу вымазался.
Посмеялись мы от души, Гунька тоже хохочет, глядит на нас. Когда отсмеялись, выпили кислой.
— А скажи мне Михалыч. — Заговорил Гунька и полез мясом в пасту. Гляжу на него и жду, когда снова морду измарает. Захмелел Гунька, сильно захмелел. — Доберёмся мы в нужное место, а что потом? — Большой шмат мяса отправился в рот. Гунька глянул на меня и растянул губы в улыбке. — Что смотришь? Видал? — Приятель показал кусок тряпки и вытерся ею. — На болоте жизнь гадкая, а дорога дальняя. Надо бы хорошенько подготовится.
— Не тарахти. — Перебил я Гуньку. — Три идола, три пещеры. Сразу не найдём, поплутать придётся. Путь не близкий, опасный.
— А где сейчас не опасно? — Вымолвил Михалыч и помрачнел. — Устал я бояться. Надоело бегать.
— Не бегай. — Посоветовал Гунька попивает кислую. — Оставайся в Бочке. А нет, так Бродяга отведёт к мусорщикам. Там поселишься. Вдов нынче много, хороший мужик завсегда в спросе.
— К каким ещё мусорщикам?
— Ты вообще откуда? — Поглядывая с прищуром спросил Гунька. — По всему видать с дальних краёв занесла не лёгкая. Ничего-то ты не знаешь.
— Да уж. — Тяжело выдохнул Михалыч. — Из далека, дальше не куда.
— И откуда? — Не унимается Гунька. — Куришь одну за другой.
— И что? — Михалыч достал сигарету, повертел в пальцах и сунул обратно в пачку. — Ваши мужики разве не курят?
— Наши не курят. — Гунька улыбнулся и приложился к кувшину.
— Вояки курили. — Пояснил я. — Торговцы и менялы покуривают, но редко. А вот нам, нельзя курить.
— Вера не позволяет? — Спросил Михалыч и закурил.
— Какая Вера? — Вопрос озадачил. Почему именно Вера, а не Тинька или Любаня? И с какого перепуга они должны разрешать или запрещать? — Зверьё табачный дым за версту учует. И не только зверьё. Разбойников много.
— Зверьё говоришь? — Михалыч оскалился. — Людей нужно бояться. Люди хуже зверей.
— Не скажи. — Гунька взялся за нож, принялся резать мясо. — От человека можно убежать, на худой конец прибить, а от зверя нет спасения. Если унюхает, считай покойник.
— От зверя тоже можно убежать. — Вставил я. — Не всегда и не от каждого, но можно.
— Утешил. — Не весело объявил Михалыч. — Ну так что, прогуляемся к идолу?
— Нет. — Отрезал я. — Вторая жизнь у тебя припасена? На болотах, дорога в одну сторону. Обратный путь вдвое дольше.
— Не собираюсь я возвращаться. — Поведал Михалыч и принялся озираться, точно испугался своих же слов. Осмотрелся и прошептал. — Отведёшь?
— Нет.
— Назови цену. — Михалыч уставился на меня как на добычу. Но всё это напускное. Боится Михалыч, от того и взгляд такой. Загнали его в угол, сам стал добычей.
— Ты, наверное, не понял? — Выждав с минуту ответил я. — Сказал не пойду, значит, не пойду.
— Бродяга, ты чего? — Гунька обошёл стол присел рядом. — Когда ещё столько отвалят? Ломи цену и пошли. Сам видишь, людям очень нужно.
— Придурок ты Гунька. Болото — это не парк, даже не Тихий. Там, куда не ступи, смерть. Одному куда не шло, а вот толпой.
— Вдвоём пойдём. Ты и я. — Михалыч придвинулся. — Одного поведёшь?
— Смерти ищешь?
— Отнюдь. Бегу от неё.
— Вот и оставайся в Бочке. Здесь тебя никто не тронет. — Присоветовал Гунька. — К нам за этим и приходят. Зверь сюда не сунется, а разбойники и душегубы в Бочке не озорничают.
— Дай слово. — Хмурится Михалыч. — Пообещай отвести, расскажу всю правду.
— Какую правду? Зачем она мне? — Не нравился мне этот разговор с самого начала, а теперь и подавно. Знает этот суровый дядька что-то такое, от чего на сердце стало не спокойно.