Вылез из-за кустов, а там Кхала. Стоит на коленях голая, стирает какие-то тряпки. Меня увидела, машет рукой.
— Привет Бродяга!!! Как спалось? Дождик не промочил?
— Не промочил. — Прошипел в ответ и побрёл на другую сторону. Шлёпаю грязными ботинками по отмели, прыгаю по камням. Выбрал местечко на травке, положил винтовку, разделся до гола, чего стесняться?
— Грубиян. — Запоздало ответила Кхала, таращится на меня, рассматривает.
Зашёл по колено вводу, бросил шмотьё. Ботинки камнем пошли на дно. Взялся за стирку, грязь поползла большим, чёрным пятном. Течение куртку с рубахой понесло на отмель. Камни там и трава, дальше плыть некуда. Стираю штаны, искоса поглядываю на Кхалу.
— Неси постираю.
— Сам справлюсь. — Ответил грубо. Не нужна мне её помощь. Шлялась невесть где, теперь командует.
— Зря ты так. — Поднялась, встряхнула тряпку и снова полощет. Рубаху трёт, штаны висят на ветках лепуна, сушатся. Карлухины вещи, его одежда.
Полощу штаны, искоса поглядываю на девицу. А она точно играет со мною, то нагнётся, то выпрямится, ноги стройные, грудь раскачивается. Смотрит на меня, хитро и улыбается. Пусть играет, я стойкий, подумаешь голая девица. Ну, да голая. В этом беда, глаз не оторвать, всё при ней, хороша. Нужно штаны поскорее надеть. Вода холодная, а я как чайник на огне, пар так и валит столбом.
Выполоскал и надел штаны, холодные они, полегчало.
Да и Кхала чуток поутихла. Не гнётся как белокорка на ветру. Ноги в одну кучу собрала, присела у воды, трёт рубаху, старается. Она-то не знает, стирать Карлухины вещи занятие глупое. Одежонка у мелкого в жирных пятнах, старые они, давнишние, водой не отмыть.
— Бродяга. — Окликнула не громко. Я к тому времени постирался, вымыл ботинки, взялся за чистку оружия. Когда Карлуху из лужи вытаскивал, сильно испачкал винтовку. Грязь в луже хуже некуда. Гадкая она, как в болоте, жирная, липкая. А у меня из ветоши, всего ничего, лоскут старой тряпицы. — Эй?! — Позвала Кхала. — Пойдём, вещи у огня сушить!
— Не хочу. — Проворчал, не гляжу в её сторону. Расхаживает голышом, совсем стыд потеряла. Закончила стирку, полезла купаться. Мне бы тоже вымыться, дождусь, когда уйдёт. А она плещется, хохочет, в меня водой брызгает, трясёт своими прелестями. Глядеть то конечно поглядываю, но не таращусь.
— Ты чего, Бродяга? — Пропела Кхала. — Залезай, спину потру.
— Не хочу. — Брякнул и отвернулся. Чищу винтовку, протираю тряпкой с дойным усердием.
— Зря ты так. — Встала за спиной, прижалась. Холодная она и мокрая. Решила об меня погреться. — Глупый ты. — Шепчет в самое ухо. — Долгий у нас путь, трудный.
— Ты где была? — Не сдержался, ухватил за руку, и поставил перед собой. Не думал, что она выпрямится и встанет так близко.
— Что же ты замолчал? — Прижалась животом к моей щеке, гладит мои волосы и тихо говорит, точно сама с собою. — Одна у нас дорога и одна жизнь. Не сопротивляйся, плыви по течению. Пойдёшь вспять, сам пропадёшь и меня погубишь.
— Отвяжись. — Вскочил и шарахнулся в воду, винтовка по башке приложила. Лежу потираю лоб, а она хохочет переминается с ноги на ногу. — Дура! — Прокричал и подумал. Маленькая дрянь, стерва.
— Может и дура. — Присела, тронула пальцами лохматый корень, через него я грохнулся. — Под ноги нужно смотреть. — Улыбнулась невесело. — Савка Орех, тоже не глядел. И где он теперь? Чернокрыла на лету сбивал с первого выстрела и вдруг промахнулся? Случайность?
— Савка? — Сижу хлопаю глазами. Это он меня подстрелил в Тихом.
— Да, Савка. — Кивнула и подошла. — Поднимайся. Вода холодная, простудишься. — Натянуто улыбнулась, взъерошила мне волосы. — Вставай Бродяга, пойдём. Поговорить нам нужно.
— Ага. Нужно.
Одевалась Кхала за кустами. А как вышла я чуть не грохнулся, стою хлопаю глазами. Серый балахон с капюшоном, рукава широкие, длинные рукава ладоней не видно. Подпоясалась верёвкой. На груди колечки, продеты в них верёвочки, красные и чёрные. На верёвочках узелки, в узелках палочки. Во что обута невидно, балахон до самой травы. Из чего пошита одежда сказать не могу, не силён я в портняжничестве. Как по мне, самая обычная мешковина.
— Ты во что вырядилась? — Стою глазею. Повстречай я такое вот чудище в Тихом, выстрелил не задумываясь.
— Голая я тебе больше нравлюсь? — Улыбнулась подошла ближе. — Хочешь разденусь?
Пахнет от неё полевыми травами и ягодой майукой.
Сладкий аромат, нежный. Уже и балахон не кажется рубищем. Что она со мной делает? Неужели это и есть то, о чём говорила хозяйка Кхну? Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Я не познал, стало быть воля при мне. Кто бы научил, как можно противится, когда рядом такая красота?