Последние несколько часов были какими угодно, но только не смешными. Когда результаты выборов лидера были объявлены и его победа подтверждена, он поспешил к себе домой на Кэвендиш-стрит, и они с женой стали ждать. Чего ждать, они толком не знали. Что ему делать дальше? Не было никого, кто сообщил бы ему это. Он сел возле телефона, но тот упорно отказывался звонить. Он рассчитывал на поздравительные звонки от некоторых своих коллег по парламенту, возможно, от президента Соединенных Штатов или, на худой случай, от своей сестры, но отчуждение коллег по отношению к нему, совсем недавно ровне, а теперь хозяину, видимо, уже стало проявляться, президент Соединенных Штатов не собирался звонить до утверждения его в новой должности, сестра же, скорее всего, думала, что в ближайшие дни к нему не дозвониться. Потеряв надежду, они вышли на улицу попозировать фоторепортерам и поболтать с собравшимися на тротуаре журналистами.
Не будучи от природы общительным, он провел детство в прогулках по вересковым пустошам шотландских родовых имений в компании собаки и котомки с книгами, хотя этого ему всегда было мало. Другие люди были нужны ему не для того, чтобы просто смешаться с ними, но для того, чтобы соразмерить себя с ними. Это и привело его на юг. Это и отчаянная нужда обитателей шотландских торфяников. Его дед умер, так и не избежав цепких когтей продажных чиновников казначейства, а болезненная сентиментальность и приверженность традициям отца довели семью до краха. На его глазах состояние родителей, их общественное положение сходили на нет. Урхарт покинул отчий дом, когда заложенное и перезаложенное имение еще давало доход. Покинул, несмотря на заклинания отца о семейной чести, его слезы и прямые угрозы. В Оксфорде было не легче. Любовь н книгам, умение работать с ними открыли ему путь к блестящей академической карьере, к должности доцента экономики, но он выбрал другую дорогу. У него вызывали ненависть и мятые плисовые мундиры, и кудрявое пустословие, в которые рядились и в которых умирали многие из его коллег, его начинало тошнить от сырых речных туманов над Черуэлл и от мелких интриг преподавательской столовой. Когда однажды помощника министра финансов едва не заклевали в студенческом дискуссионном клубе, для большинства присутствующих это было лишним подтверждением их мнения о вестминстерских политиках, но не для Урхарта. Перед ним открылись другие перспективы. Он повернулся спиной и к вересковым пустошам, и к оксфордским шпилям и быстро пошел в гору, тщательно заботясь при этом о своей репутации ученого, поскольку других это заставляло смотреть на него снизу вверх, что в политике уже составляло половину успеха.
Телефон ожил только после его второго выхода к фоторепортерам, около половины девятого вечера. Из Букингемского дворца позвонил личный секретарь короля. Будет ли для него удобно прибыть завтра примерно к девяти утра? Да, это удобно, спасибо. Потом звонки потекли рекой. Коллегам по парламенту не терпелось узнать, каную работу они завтра получат или потеряют. Редакторы газет проверяли, лестью или угрозами им добиваться того первого эксклюзивного интервью, которое они все хотели получить для своих изданий. Предусмотрительные начальники государственных служб не хотели доверять судьбу своих ведомств слепому случаю. Звонили из комитета по его избранию, где пили и никак не могли остановить поток чувств. И Бен Лэндлесс. Собственно, разговора не было, просто хриплый смех в трубку и звук пробок, вылетающих из бутылок шампанского. Урхарту показалось, что он слышал по крайней мере один хихикающий женский голос. Лэндлесс праздновал победу, и у него были для этого все основания. Он был первым и самым последовательным покровителем Урхарта, именно с ним путем маневров и обмана они вынудили Генри Коллинриджа досрочно уйти в отставку. Урхарт был ему обязан, обязан неизмеримо многим, поскольку газетный магнат никогда не останавливался перед выбором подходящего аршина.
Он все еще думал о Лэндлессе, когда „ягуар" свернул в правую арку дворца и въехал на внутренний двор. Водитель осторожно затормозил, считаясь не только с близостью королевских покоев, но и с тем обстоятельством, что нельзя резко остановить четырехтонный бронированный „ягуар" без того, чтобы не осложнить жизнь его пассажирам. К тому же могло сработать автоматическое сигнальное устройство, которое поднимет на ноги диспетчерскую Скотланд-Ярда. Машина остановилась не под дорическими колоннами Большого подъезда, куда привозили большинство гостей, а у более скромной двери в боновой части здания, где, приветливо улыбась, стоял личный секретарь короля. Очень быстро, но без видимой суеты он открыл дверцу и пригласил леди Елизавету Урхарт на чашку кофе и вежливую беседу, а сам проводил Урхарта по небольшой, но богато позолоченной лестнице в приемную, высота которой была едва ли не больше ее ширины. С минуту они подождали, разглядывая полотна со сценами скачек викторианской эпохи и восхищаясь небольшой, но весьма откровенной мраморной статуэткой, изображающей любовников времен Возрождения, пока секретарь объявил, что уже пора. Он шагнул к высоченным дверям, трижды осторожно постучал в них и распахнул, жестом приглашая Урхарта войти.
— Мистер Урхарт. Добро пожаловать. .
У задника тяжелой камчатной малиновой шторы, закрывающей высокое, до потолка, окно гостиной, стоял король. В ответ на церемонный поклон Урхарта он вежливо кивнул и сделал шаг вперед. Политик пересек комнату, и, только ногда почти приблизился к монарху, тот сделал ему навстречу небольшой шаг и протянул руку. Двери за Урхартом уже закрылись, и двое мужчин, один правитель по наследству, другои — по результатам политического состязания, остались наедине.
Урхарт отметил про себя, как холодно было в комнате и каким поразительно вялым было королевское рукопожатие. Стоя друг против друга, оба они не знали, с чего начать. Король нервно потеребил манжеты своей рубашки и неловко рассмеялся:
— Не смущайтесь, мистер Урхарт. Не забывайте, для меня это тоже в первый раз.
Король, половину своей жизни проведший наследником престола и ставший монархом только четыре месяца назад, подвел гостя к двум креслам, стоявшим по обе стороны тонкой работы намина из белого камня. Полированные мраморные колонны у стен поддерживали украшенный навесом лепной потолок, изображавший муз и небожителей, а в альковах между колоннами висели огромные, блестевшие лаком и красками портреты царственных предков, написанные знаменитыми художниками того времени. Кресла ручной работы стояли вокруг огромного акминстерского стола, орнаментированного красными и золотыми цветами и простиравшегося от одного конца огромной комнаты до другого. Это была гостиная, но гостиная королей и императоров, и она оставалась неизменной сотни лет. Если не считать присутствия здесь письменного стола, не вписывающегося в обстановку. Он стоял в дальнем углу, где на него падал свет из окна, выходившего в сад, и был завален бумагами, брошюрами и книгами, почти похоронившими под собой единственный телефонный аппарат. У короля была репутации заядлого книгочея, и его письменный стол подтверждал это.
— Я не уверен, что знаю, с чего начать, мистер Урхарт, — промолвил король, когда они расположились в креслах. — Считается, что мы делаем историю, но, похоже, для данного случая нет установленного ритуала. У меня нет хороших советов, которые я мог бы дать вам, нет даже государственной печати, которую я должен вам передать. Я не должен протягивать вам руку для поцелуя, а вы — давать клятву. Все, что я должен, — это попросить вас сформировать правительство. Вы ведь сделаете это, не так ли?