Но действие этих причин приостановилось и замедлилось от одной несчастной случайности, влившей смертельный яд в чашу спасения. Каковы бы ни были первоначальные влечения Ульфилы, его сношения с империей и с церковью завязались во время господства арианских верований. Апостол готов принял символ веры, установленный на соборе в Римини; он не стесняясь и, быть может, с искренним убеждением проповедовал, что Сын не равен или не единосущен с Отцом, передал эти заблуждения духовенству и народу и заразил весь варварский мир ересью, которую Феодосий Великий осудил и искоренил между римлянами. Ни по характеру, ни по умственному развитию новообращенные не были способны заниматься такими метафизическими тонкостями, но они упорно держались за то, что с благочестием приняли за чистое и подлинное христианское учение. Успехам проповеднической деятельности Ульфилы и его преемников содействовало то преимущество, что они могли проповедовать и объяснять св. Писание на тевтонском языке, и они посвятили в звание епископов и пресвитеров достаточное число людей, способных распространять христианские истины между другими родственными племенами. Те из остготов, бургундов, свевов и вандалов, которые имели случай слышать красноречивые поучения латинского духовенства, предпочитали более доступные для их ума поучения своих домашних наставников, и арианство сделалось народной религией воинственных новообращенных, водворившихся на развалинах Западной империи. Это непримиримое религиозное разномыслие сделалось постоянным источником взаимного недоверия и ненависти, а укоризненное название варвары сделалось еще более оскорбительным от присовокупления к нему отвратительного прозвища еретики. Северные герои, неохотно поверившие тому, что все их предки попали в ад, были поражены удивлением и скорбью, когда узнали, что и сами они лишь изменили способ обрекать себя на вечные мучения. Вместо льстивых одобрений, к которым приучили христианских королей преданные им прелаты, арианские монархи стали встречать со стороны православных епископов и их духовенства постоянное противодействие, которое нередко доходило до преступлений и в некоторых случаях могло сделаться опасным. Церковная кафедра - это безопасное и священное орудие мятежа - оглашалась именами Фараона и Олоферна; неудовольствие народа разжигалось надеждой или обещаниями славного избавления, а мятежные святые вовлекались в такие поступки, которые могли способствовать осуществлению их собственных предсказаний. Несмотря на эти поводы к раздражению, и в Галлии, и в Испании, и в Италии католики пользовались под владычеством ариан свободным и спокойным исповедованием своей религии. Их высокомерные повелители уважали религиозное усердие многочисленного населения, готового умереть у подножия своих алтарей, а пример такой благочестивой твердости вызывал со стороны самих варваров удивление и подражание. Однако из опасения вызвать оскорбительный упрек в трусливости завоеватели приписывали свою веротерпимость мотивам, основанным на требованиях рассудка и человеколюбия, а в то время, как они старались говорить языком истинного христианства, они мало-помалу проникались и его духом.
Внутреннее спокойствие Церкви по временам нарушалось. Католики были несдержанны, а варвары были нетерпеливы; но некоторые отдельные акты строгости или несправедливости, совершавшиеся по совету арианского духовенства, были преувеличены православными писателями. В религиозных гонениях можно обвинять короля вестготов Эврика, который запретил духовенству или по меньшей мере епископам исполнять их обязанности и наказал популярных аквитанских епископов тюремным заключением, ссылкой и конфискацией. Но жестокосердное и безрассудное намерение насиловать убеждения целого народа было задумано одними вандалами.
Сам Гензерих отказался с ранней молодости от православного вероисповедания, а в качестве вероотступника он и не был способен миловать других, и не мог ожидать для себя помилования. Он был раздражен тем, что бежавшие от него с поля битвы африканцы осмеливались оказывать ему неповиновение на соборах и в церквах, а по своей врожденной свирепости он не был доступен ни для страха, ни для сострадания. Его католические подданные подверглись притеснительным требованиям и произвольным наказаниям. Гензерих выражался гневно и грозно; его намерения, которые он ни от кого не скрывал, могли служить оправданием для самого неблагоприятного истолкования его поступков, и ариан стали считать виновниками частых казней, позоривших и дворец, и владения тирана. Впрочем, господствующими страстями этого властелина морей были война и честолюбие. Но его бесславный сын Гуннерих, по-видимому унаследовавший от отца лишь одни пороки, преследовал католиков с той же непреклонной яростью, которая была гибельна для его брата, для его племянников, для друзей и любимцев его отца и даже для арианского патриарха, который был безжалостно сожжен живым посреди Карфагена.
Притворное перемирие предшествовало религиозной войне и подготовило ее; религиозные гонения сделались серьезным и главным занятием вандальского двора, а отвратительная болезнь, ускорившая смерть Гуннериха, отомстила за нанесенные им Церкви оскорбления, нисколько не облегчив ее положения. Африканский трон был занят одним за другим двумя племянниками Гуннериха - Гундамундом, который царствовал около двенадцати лет, и Фразимундом, который стоял во главе народа в течение двадцати семи с лишним лет. Под их управлением православная партия подвергалась постоянным притеснениям. Гундамунд как будто хотел подражать жестокосердию своего дяди и даже превзойти его, и, хотя в конце концов он раскаялся, возвратил епископов из ссылки и позволил приверженцам св. Афанасия исповедовать их религию, его преждевременная смерть уничтожила все плоды его запоздалой снисходительности. Его брат Фразимунд был самым великим и самым добродетельным из всех вандальских царей, которых он превосходил и красотой, и благоразумием, и величием своей души. Но эти благородные черты характера были запятнаны его религиозной нетерпимостью и притворной снисходительностью. Вместо угроз и пыток он употреблял в дело более мягкие, но более целесообразные средства обольщения. Богатства, почести и царские милости служили наградой за вероотступничество; провинившиеся в нарушении законов католики могли покупать свое помилование отречением от своих верований, а всякий раз, как Фразимунд замышлял какие-нибудь строгие мероприятия, он терпеливо выжидал, чтобы, невоздержанность его противников доставила ему благовидный предлог. Ханжество было то чувство, которое заговорило в нем перед самой смертью, и он потребовал от своего преемника торжественной клятвы никогда не давать воли последователям св. Афанасия. Но его преемник, кроткий сын свирепого Гуннериха Хильдерих, предпочел долг человеколюбия и справедливости тем обязанностям, которые налагала на него нечестивая клятва, и его вступление на престол ознаменовалось восстановлением общего спокойствия и свободы. Троном этого добродетельного, но слабохарактерного государя противозаконно овладел его двоюродный брат Гелимер, который был ревностным приверженцем арианского учения; но, прежде чем он успел воспользоваться или злоупотребить своей властью, его монархия была ниспровергнута оружием Велисария, и православная партия отомстила за вынесенные ею обиды.
Страстные декламации католиков, которые были единственными историками этого гонения, не представляют последовательного описания причин и событий или сколько-нибудь беспристрастной оценки характеров действующих лиц и руководивших ими мотивов; но самые выдающиеся из тех фактов, которые заслуживают нашего доверия или внимания, могут быть подведены под следующие рубрики.
1. В дошедшем до нас законе Гуннерих положительно утверждает - и его утверждение, как кажется, было вполне основательно, - что он с точностью переписал постановления и кары императорских эдиктов, направленные против уклонявшихся от установленной религии еретических конгрегаций духовенства и населения. Если бы совесть имела в этом деле право голоса, то католики должны бы были или осудить свое прежнее поведение, или одобрить строгость, с которой их преследовали. Но они по-прежнему не признавали за другими тех прав, которых требовали для самих себя. В то самое время как они трепетали от страха под плетью гонителей, они превозносили похвальную строгость самого Гуннериха, предавшего сожжению или отправившего в ссылку множество манихеев, и с отвращением отвергали постыдное предложение признать за последователями Ария и св. Афанасия одинаковое право на веротерпимость во владениях римлян и вандалов.
2. Введенное католиками обыкновение созывать соборы для осуждения и наказания их упорных противников было обращено в оружие против них самих. По приказанию Гуннериха в Карфаген съехались четыреста шестьдесят шесть православных епископов; но когда они пришли в залу заседаний, они были глубоко оскорблены при виде воссевшего на патриаршеском престоле арианина Кирилла. Противников разлучили после того, как они обменялись обычными взаимными упреками за неуместный шум и за упорное молчание, за излишнюю медлительность и за несвоевременную торопливость, за искание поддержки у вооруженной силы и у народных сходок. Между католическими епископами были выбраны один мученик и один исповедник; двадцать восемь спаслись бегством, а восемьдесят восемь отречением от прежних верований; сорок шесть были отправлены на остров Корсику, чтобы рубить там лес для царского флота, а триста два были размещены по различным африканским провинциям, где ничто не ограждало их от оскорблений врагов и где они были лишены всех мирских и духовных благ. Страдания, вынесенные в течение десятилетней ссылки, естественно, должны были сократить их число, и если бы они исполняли закон Фразимунда, запрещавший им посвящать других в епископское звание, то существование православной церкви в Африке окончилось бы вместе с жизнью ее членов. Но они не подчинились этому закону и за свое непослушание были наказаны вторичной ссылкой двухсот двадцати епископов в Сардинию, где эти несчастные томились пятнадцать лет до вступления на престол кроткого Хильдериха. Злоба их арианских тиранов была удовлетворена выбором для ссылки Корсики и Сардинии; жалкое положение первого из этих островов оплакивал по собственному опыту и преувеличивал Сенека, а плодородие второго находило противовес в нездоровом климате.