После смерти Германа на устах каждого вызвало улыбку странное известие, что главное начальство над римскими армиями поручено евнуху. Но Нарсес принадлежит к числу тех немногих евнухов, на которых это несчастное название не навлекло ни общего презрения, ни общей ненависти. В его слабом и тщедушном теле таилась душа государственного человека и полководца. Его молодость прошла за ткацким станком и за прялкой, в заботах о хозяйстве и в удовлетворении требований женской роскоши; но, в то время как его руки были заняты, он втайне развивал способности своего энергичного и прозорливого ума. Не имея никакого понятия о том, чему учат в школах и в военных лагерях, он учился во дворце притворяться, льстить и убеждать, а когда он занял такую должность, что мог иногда вступать в разговор с самим императором, Юстиниан с удивлением выслушивал умные советы своего камергера и личного казначея. Поручения, которые Нарсес часто исполнял в качестве посла, обнаружили и развили его дарования. Он водил армию в Италию, приобрел на практике знакомство с военным делом и со страной и осмелился состязаться с гением Велисария. Через двенадцать лет после его возвращения из Италии ему было поручено довершить завоевание, которое не было доведено до конца величайшим из римских полководцев. Вместо того чтобы увлечься тщеславием или соревнованием, он положительно заявил, что, если ему не дадут достаточных военных сил, он ни за что не согласится рисковать ни своей собственной репутацией, ни славой своего государя. Юстиниан сделал для фаворита то, в чем, может быть, отказал бы герою: готская война снова разгорелась из своего пепла, а приготовления к ней не были недостойны древнего величия империи. Ключ от государственного казнохранилища был отдан в руки Нарсеса для устройства магазинов, для набора рекрутов, для закупки оружия и лошадей, для выдачи недоплаченного жалованья и для привлечения на свою сторону беглецов и дезертиров. Войска Германа еще не покидали своих знамен; они стояли в Салоне в ожидании нового начальника, а всем известная щедрость евнуха Нарсеса создала целые легионы из подданных и союзников империи. Король лангобардов исполнил или превысил наложенные на него по договору обязательства, доставив две тысячи двести самых храбрых своих воинов, которых сопровождали три тысячи человек их воинской прислуги. Три тысячи герулов сражались конными под начальством своего наследственного вождя Филемута, а благородный Арат, освоившийся с нравами и с дисциплиной римлян, вел отряд ветеранов той же национальности. Дагисфей был выпущен из тюрьмы для того, чтобы принять начальство над гуннами, а внук и племянник великого царя Кобад шел в царской диадеме во главе своих верных персов, связавших свою судьбу с судьбой своего князя. Пользуясь неограниченной властью в силу данных ему полномочий и еще более в силу того, что снискал безусловную преданность войск, Нарсес провел свою многочисленную и храбрую армию от Филиппополя до Салоны и оттуда вдоль восточного берега Адриатического моря до пределов Италии. Затем его наступательное движение было приостановлено. Восток не был в состоянии доставить достаточное число судов для перевозки такого множества людей и лошадей. Франки, захватившие среди общего смятения большую часть Венецианской провинции, отказывали друзьям лангобардов в свободном пропуске. Верону занимал Тей с отборными готскими войсками; этот искусный вождь разбросал по всей окрестной стране срубленные деревья и затопил ее. В этом затруднительном положении один опытный офицер придумал средство, которое было тем более верно, что казалось очень смелым; он присоветовал осторожно вести римскую армию вдоль морского берега, между тем как идущий впереди ее флот будет устраивать плашкотные мосты через устья рек Тимава, Бренты, Адижа и По, впадающих в Адриатическое море к северу от Равенны. Нарсес провел в этом городе девять дней, собрал остатки итальянской армии и двинулся к Римини с целью принять дерзкие вызовы неприятеля на бой.
Благоразумие заставляло Нарсеса действовать быстро и решительно. На его армию были потрачены последние силы государства; каждый день увеличивал громадную сумму его расходов, а подчиненные ему войска различных народов могли из непривычки к дисциплине или от утомления обратить свое оружие одни против других или против своего благодетеля. Те же самые соображения должны бы были, напротив того, сдерживать горячность Тотилы. Но он знал, что духовенство и население Италии желали нового переворота; он примечал или подозревал быстрые успехи измены и решился поставить существование готского королевства в зависимость от одной битвы, во время которой храбрых воодушевляла бы неминуемая опасность, а недовольных сдерживало бы незнание их собственной многочисленности. Выступив из Равенны, римский главнокомандующий наказал стоявший в Римини гарнизон, прошел по прямому направлению через возвышенности, окружающие Урбино, и снова вступил на Фламиниеву дорогу в девяти милях по ту сторону пробуравленного утеса, - такого, созданного и искусством, и природой препятствия, которое могло бы остановить или замедлить его наступательное движение. Готы собрались в окрестностях Рима; они немедленно выступили навстречу более многочисленному неприятелю, и обе армии приблизились одна к другой на расстояние ста стадий между Тагиной и гробницами галлов. Высокомерное послание Нарсеса предлагало не мир, а помилование. В своем ответе готский король заявил о решимости или умереть, или победить. "Какой день, - спросил посланец, - назначаете вы для битвы?" "Восьмой день", - отвечал Тотила; но на другой день рано утром он попытался напасть врасплох на врага, который подозревал обман и был готов к бою. Десять тысяч герулов и лангобардов, храбрость которых уже была испытана, а верность была сомнительна, были поставлены в центре. На каждом крыле было поставлено по восьми тысяч римлян; правое охраняла кавалерия гуннов, левое прикрывали тысяча пятьсот отборных всадников, назначение которых состояло в том, чтобы сообразно с ходом сражения или охранять отступление своих ратных товарищей, или окружить фланг неприятельской армии. Со своего поста впереди правого крыла евнух проехал вдоль рядов, выражая и голосом, и взглядом уверенность в победе, побуждая солдат наказать преступления и безрассудство кучки хищников и показывая им золотые цепи, ожерелья и браслеты, которые будут служить наградой за воинские доблести. Успешный исход единоборства был принят ими за предзнаменование успеха и они с удовольствием смотрели на мужество пятидесяти стрелков, выдерживавших на небольшом возвышении троекратную атаку готской кавалерии. Отделенные одна от другой только двойным расстоянием выстрела из лука, обе армии провели утро в страшном ожидании битвы, и римляне подкрепили свои силы пищей, не расстегивая на своей груди кирас и не разнуздывая лошадей. Нарсес ожидал, чтобы готы начали бой, а Тотила медлил, пока не подошло подкрепление из двух тысяч готов. Между тем как король старался выиграть время, ведя бесплодные переговоры, он выказал свою физическую силу и ловкость на небольшом пространстве, разделявшем две армии. Его оружие было в золотой оправе; его пурпуровое знамя развевалось от ветра; он бросил вверх свое копье, поймал его правой рукой, перебросил его в левую руку, сам перекинулся назад, потом снова выпрямился и заставил своего коня выделывать все алюры и маневры манежной езды. Лишь только прибыли подкрепления, он удалился в свою палатку, оделся и вооружился, как простой солдат, и подал сигнал к бою. Первая линия, состоявшая из кавалерии, двинулась вперед скорее отважно, чем осмотрительно, и оставила позади себя пехоту, стоявшую во второй линии. Она скоро очутилась между рогами полумесяца, которые образовались от постепенного сближения правого неприятельского крыла с левым, и на нее со всех сторон посыпался град стрел из четырех тысяч луков. Ее горячность и даже ее опасное положение побудили ее устремиться вперед на рукопашный и неравный бой, в котором она могла употреблять в дело только свои копья против такого врага, который с одинаковым искусством владел всякого рода оружием. Благородное соревнование воодушевляло римлян и их варварских союзников, а Нарсес, спокойно следивший за их усилиями и направлявший их, не знал, за кем признать право на высшую награду за храбрость. Готская кавалерия, не ожидавшая такого сопротивления, пришла в расстройство, не выдержала неприятельского напора и бросилась назад, а пехота, вместо того чтобы направить на нее свои копья или раздвинуть перед нею свои ряды, была растоптана ногами лошадей. Шесть тысяч готов были без всякого сострадания умерщвлены на поле битвы при Тагине. Асбад, родом гепид, настиг их короля, при котором было только пять человек свиты. "Пощадите короля Италии", - закричал один из них громким голосом, и Асбад пронзил своим копьем Тотилу. За этот смертельный удар немедленно отомстили преданные готы; они перевезли своего умирающего монарха за семь миль от места его гибели, и его последние минуты не были отравлены присутствием неприятеля. Сострадание укрыло его бренные останки под скромной гробницей, но римляне не были удовлетворены своей победой до тех пор, пока не увидели собственными глазами труп готского короля. Его украшенная драгоценными каменьями шляпа и его окровавленная одежда были поднесены Юстиниану посланцами, известившими императора об одержанной победе.