Честолюбивая Розамунда желала царствовать от имени своего любовника; и в городе Вероне, и в тамошнем дворце все боялись ее могущества, а преданный ей отряд ее соотечественников-гепидов был готов рукоплескать мщению своей королевы и содействовать исполнению ее желаний. Но вожди лангобардов, обратившиеся в бегство в первые минуты общего смятения и беспорядка, снова ободрились и собрались с силами, а весь народ, вместо того чтобы подчиниться владычеству Розамунды, стал единогласно требовать наказания преступной супруги и убить короля. Розамунда нашла убежище у врагов своей родины, и себялюбивая политика экзарха оказала покровительство такой преступнице, которая должна была внушать отвращение всему человеческому роду. Вместе со своей дочерью, наследницей трона лангобардов, вместе с двумя своими любовниками, со своими верными гепидами и с вывезенной из веронского дворца добычей Розамунда спустилась по рекам Адидже и По и затем переехала на греческом корабле в Равеннскую гавань. Лонгин пришел в восторг от прелестей и от сокровищ вдовы Альбоина; ее положение и ее прежнее поведение могли служить оправданием для самых бесстыдных предложений, и она охотно удовлетворила любовную страсть зкзарха, который, даже при упадке империи, пользовался почетом наравне с королями. Ей не стоило большого труда принести ему в жертву ревнивого любовника, и Гельмигис, выйдя из бани, принял отравленный напиток из рук своей любовницы. И вкус напитка, и его быстрое действие, и приобретенное на опыте знакомство с характером Розамунды убедили его, что он отравлен; он приставил свой меч к ее груди, принудил ее выпить до дна все, что оставалось в чаше, и через несколько минут после того испустил дух в утешительной уверенности, что она не переживет его и не будет наслаждаться плодами своего преступления. Дочь Альбоина и Розамунды была отправлена морем в Константинополь вместе с самой богатой добычей лангобардов; необычайная физическая сила Передея сначала забавляла императорский двор, а потом стала наводить на всех страх, а его слепота и мщение отчасти напоминали приключения Самсона. На созванном в Павии собрании свободный выбор народа возвел одного из самых знатных вождей по имени Клеф в преемники Альбоина. Не прошло и восемнадцати месяцев, как престол был снова запятнан смертоубийством; Клеф был заколот одним из своих служителей; во время малолетства его сына Автари, в течение десяти с лишним лет, исполнение королевских обязанностей было приостановлено, и аристократия из тридцати герцогов поделила Италию и угнетала ее.
Когда племянник Юстиниана вступил на престол, он объявил о наступлении новой эры благоденствия и славы. Но летописи царствования Юстина Второго отмечены внешним позором и внутренними бедствиями. На Западе римское могущество пострадало от потери Италии; Африка была опустошена, а персы расширяли свои завоевания. Несправедливость господствовала и в столице, и в провинциях; богатые дрожали за свою собственность, бедные — за свою личную безопасность; судьи были несведущи или продажны; средства, которыми иногда пытались исцелить это зло, отличались произволом или насилием, и народных жалоб уже нельзя было заглушить блестящими названиями законодателя и завоевателя. Историк может поддерживать как серьезную истину или как благотворный предрассудок то мнение, что монарх всегда виновен в общественных бедствиях своего времени. Тем не менее есть некоторое основание предполагать, что намерения Юстина были чисты и благотворны и что он мог бы с честью занимать свой высокий пост, если бы умственные способности не пострадали от недуга, который лишил его употребления обеих ног и принудил его никогда не покидать дворца, так что он ничего не знал ни о жалобах народа, ни о недостатках своего управления. Запоздалое сознание своего бессилия побудило его сложить с себя бремя верховной власти, а в выборе достойного заместителя он обнаружил некоторые признаки прозорливости и даже великодушия. Единственный сын Юстина и Софии умер в детстве; их дочь Арабия была в супружестве за Бадуарием, который сначала занимал должность главного смотрителя дворца, а потом должность главного начальника италийских армий и тщетно желал подкрепить свои супружеские права теми правами, которые давало усыновление. В то время, когда Юстин еще только мечтал об императорском престоле, он привык относиться к своим родным и двоюродным братьям с недоверием и с ненавистью, так как видел в них своих соперников, и он не мог рассчитывать на признательность родственников, которые приняли бы от него императорское звание не как дар, а как восстановление их законных прав. Между этими соискателями престола один был устранен изгнанием и вслед за тем смертью, а другому император нанес такие жестокие оскорбления, что должен бы был или опасаться мщения, или презирать его за терпеливость. Эта семейная вражда навела Юстина на великодушное намерение найти себе преемника не в своем семействе, а в государстве, и коварная София обратила его внимание на преданного ей начальника императорской гвардии Тиберия, добродетель и блестящую фортуну которого император мог бы считать за плод своего благоразумного выбора. Обряд возведения Тиберия в звание Цезаря, или Августа, был совершен в портике дворца в присутствии патриарха и Сената. Юстин собрал остатки своих умственных и физических сил; но ходившее в народе мнение, будто его речь была внушением Божества, доказывает, какое низкое понятие имели в ту пору и о самом императоре, и той эпохе. "Вы видите перед собой,— сказал император,— внешние отличия верховной власти. Вы сейчас примете их не из моих рук, а из рук Божьих. Воздавайте им честь, и вы извлечете из них честь для вас самих. Уважайте императрицу, вашу мать; теперь вы ее сын, а до сих пор были ее слугой. Не ищите наслаждения в пролитии крови; воздерживайтесь от мщения; избегайте тех деяний, которые навлекли на меня общую ненависть, и руководствуйтесь опытностью вашего предшественника, а не его примером. Как человек, я грешил; как грешник, я был строго наказан даже в этой жизни; но эти служители,— и он указал на своих министров,— злоупотреблявшие моим доверием и разжигавшие мои страсти, предстанут вместе со мной перед трибуналом Христа. Я был ослеплен блеском диадемы: будьте мудры и скромны и не забывайте, чем вы были прежде и что вы теперь. Вы видите вокруг нас ваших рабов и ваших детей; вместе с властью над ними примите на себя и отеческую нежность. Любите ваш народ, как самого себя; старайтесь внушить армии преданность и поддерживайте в ней дисциплину; охраняйте собственность богатых людей и помогайте нуждам бедняков". Присутствовавшие молча и в слезах восхищались наставлениями своего государя и были тронуты его раскаянием; патриарх произнес церковные молитвы; Тиберий принял диадему, стоя на коленях, и Юстин, выказавший себя более всего достойным верховной власти в то время, как отказался от нее, обратился к новому монарху со следующими словами: "Я буду жить, если вы дозволите; я умру, если вы прикажете: молю Отца небесного и земного, чтобы он вложил в ваше сердце все то, что я оставил без внимания или позабыл". Последние четыре года своей жизни Юстин провел в безмятежной неизвестности; его совесть уже не мучили воспоминания о тех обязанностях, которых он не был в состоянии исполнить, и его выбор был оправдан сыновним уважением и признательностью Тиберия.