Влияние климата и примера соседей было так быстро, что четвертое поколение лангобардов смотрело с удивлением и с отвращением на изображения своих диких предков. Их головы были выбриты на затылке, но их косматые пряди волос падали им на глаза и на губы, и их длинные бороды были выражением имени и характера нации. Их одежда состояла, по примеру англосаксов, из просторного полотняного платья, украшенного, смотря по вкусу, широкими разноцветными каймами. Их голени и ноги были одеты в длинные чулки и в открытые сандалии, а верный меч всегда висел у них на поясе даже в мирное время. Впрочем, под этим странным костюмом и свирепой внешностью нередко скрывались кротость и великодушие, и лишь только утихало вызванное битвой ожесточение, человеколюбие победителей иногда поражало удивлением и пленников и подданных. Пороки лангобардов происходили от их страстей, невежества и склонности к пьянству, а их добродетели тем более достойны похвалы, что на них нисколько не влияло лицемерие общественных нравов и что они не были плодом строгих стеснений, налагаемых законами и воспитанием. Я не побоялся бы уклониться от моего сюжета, если бы был в состоянии обрисовать домашнюю жизнь завоевателей Италии; но я с удовольствием расскажу любовное приключение Автари, которое отзывается настоящим духом рыцарства и романтизма.
После смерти Меровингской принцессы, своей невесты, он стал искать руки дочери короля Баварского, и Гарибальд согласился на родственный союз с итальянским монархом. Выведенный из терпения медленностью переговоров, пылкий любовник покинул свой дворец и посетил баварский двор в свите своего собственного посла. На публичной аудиенции этот никому не знакомый чужеземец приблизился к трону и сообщил Гарибальду, что посол действительно был государственный министр, но что он один пользовался личной дружбой Автари, который возложил на него деликатное поручение доставить ему верное описание прелестей его будущей супруги. От Теоделинды потребовали, чтобы она подвергла себя этому важному осмотру; простояв минуту в безмолвном восторге, Автари приветствовал ее титулом королевы Италии и смиренно попросил, чтобы согласно обычаям нации она поднесла кубок вина первому из своих новых подданных. По приказанию отца она исполнила эту просьбу; Автари взял, в свою очередь кубок и, возвращая его принцессе, тайно прикоснулся к ее руке и затем приложил свой палец к своему лицу и к губам. Вечером Теоделинда рассказала своей кормилице о нескромной фамильярности чужеземца и была утешена уверением, что такую смелость мог дозволить себе только король, ее будущий супруг, который по своей красоте и своему мужеству, по-видимому, был достоин ее любви. Послы отправились в обратный путь, и, лишь только они достигли границы Италии, Автари привстал на своих стременах и пустил свою боевую секиру в дерево с необыкновенной силой и ловкостью. “Вот,— сказал он удивленным бава-рам,— какие удары наносит король лангобардов”. При приближении франкской армии Гарибальд и его дочь укрылись во владениях своего союзника, и брак был совершен в Веронском дворце. По прошествии одного года он был расторгнут смертью Автари; но своими добродетелями Теоделинда снискала любовь нации и ей дозволили отдать вместе с ее рукой скипетр итальянского королевства.
Из этого факта и из других ему подобных, несомненно явствует, что лангобарды имели право выбирать своего монарха, но что у них было достаточно здравого смысла, чтобы воздерживаться от частного пользования этой опасной привилегией. Источником государственных доходов были возделанные земли и отправление правосудия. Когда самостоятельные герцоги изъявили свое согласие на то, чтобы Автари вступил на престол своего отца, они уделили по меньшей мере половину своих доходов на покрытие королевских расходов. Самая гордая знать искала чести служительских должностей при особе своего государя; он награждал преданность своих вассалов по своему усмотрению денежными пенсиями и бенефициями и старался загладить бедствия войны основанием богатых монастырей и церквей. Он исполнял обязанности судьи в мирное время и обязанности главнокомандующего во время войны, но никогда не присваивал себе прав единственного и самовластного законодателя. Король Италии созывал народные собрания в Павийском дворце или, всего вероятнее, на полях вблизи от столицы; его высший совет состоял из лиц самого знатного происхождения и самого высокого звания; но законная сила и исполнение их постановлений зависели от одобрения верного народа и счастливой армии лангобардов. Лет через восемьдесят после завоевания Италии их традиционные обычаи были записаны на тевтонском латинском языке и утверждены согласием монарха и народа; при этом были введены некоторые новые постановления, соответствующие их новому положению; примеру Ротари следовали самые мудрые из его преемников, и из всех варварских кодексов законы лангобардов считались менее всех несовершенными. Находя в своем мужестве достаточное обеспечение для своей свободы, эти грубые и легкомысленные законодатели не были способны уравновешивать законное влияние различных органов верховной власти или обсуждать замысловатые теории государственного управления. Преступления, направленные против жизни государя или против безопасности государства, они признали достойными смертной казни; но их внимание было главным образом сосредоточено на охране личности и собственности подданных. Согласно со странной юриспруденцией того времени, преступное пролитие крови могло быть искуплено денежной пеней; впрочем, огромная пеня в девятьсот золотых монет, назначенная за убийство простого гражданина, доказывает, как высоко ценилась человеческая жизнь. Менее отвратительные преступления — нанесение раны, перелом кости, удар, оскорбительное слово — были оценены с самой тщательной и доходившей до смешного точностью, и законодатель поддерживал позорное обыкновение променивать честь и мщение на денежное вознаграждение. Невежество лангобардов, и до и после их обращения в христианство, внушало им слепую веру в коварные и вредные проделки колдунов; но судьи семнадцатого столетия могли бы найти полезное поучение и заслуженное порицание в мудрых законах Ротари, который насмехался над этими нелепыми суевериями и оказывал покровительство несчастным жертвам народной или судейской жестокости. Такую же мудрость законодателя, стоящего выше своего века и умственного развития своей страны, мы находим у Лиутпранда, который, хотя и допускал, но подвергал наказаниям нечестное и застарелое обыкновение драться на поединках и замечал, по собственному опыту, что над самым справедливым делом нередко брали верх удача и сила. Каковы бы ни были достоинства, усматриваемые нами в лангобардских законах, они во всяком случае были неподдельным плодом здравого смысла варваров, которые никогда не допускали итальянских епископов к участию в своих законодательных собраниях. Но целый ряд их королей отличался добродетелями и дарованиями; описанные в их летописях смуты прерывались длинными промежутками спокойствия, порядка и внутреннего благоденствия, и италийцы пользовались таким мягким и справедливым управлением, какого не знало ни одно из королевств, основанных на развалинах Западной империи.
Среди завоеваний лангобардов и под деспотизмом греков Рим был доведен к концу шестого столетия до последней степени унижения. Вследствие перенесения императорской столицы и постепенной утраты провинций источники общественного и частного богатства иссякли; величественное дерево, под тенью которого искали отдыха все народы, лишилось своих листьев и ветвей, а его бессочный ствол лежал на земле и сох. Исполнители правительственных распоряжений и вестники побед уже не встречались на Аппиевой, или на Фламиниевой, дороге, а приближение лангобардов часто чувствовалось и всегда наводило страх. Жители большой и мирной столицы, прогуливающиеся без всяких тревожных мыслей по окружающим ее садам, едва ли в состоянии представить себе, как было бедственно положение римлян; они дрожащей рукой запирали и отворяли двери своих домов; с высоты городских стен они видели пламя, уничтожающее их загородные жилища и слышали вопли своих собратьев, которых связывали попарно, как собак, и уводили в рабство за моря и горы. При таких непрерывных тревогах нельзя было думать об удовольствиях, и приходилось прекращать сельские работы, и римская Campagna ( Кампания ) скоро превратилась в бесплодную пустыню, в которой земля ничего не производила, воды были нечисты, а воздух был заразен. Любопытство и честолюбие уже не привлекали в столицу мира толпы пришельцев; если же случайность или необходимость направляла туда стопы странствующего иноземца, он с ужасом взирал на эту обширную пустыню и мог бы спросить: где же Сенат? где же народ? Во время сильных дождей Тибр вышел из своих берегов и устремился с непреодолимой яростью в долины семи холмов. От стоячих вод возникла заразная болезнь, и ее успехи были так быстры, что восемьдесят человек умерли в течение одного часа среди торжественной процессии, устроенной для умилостивления небес. В обществе, которое поощряет браки и отличается трудолюбием, скоро заглаживаются потери, причиняемые случайными бедствиями моровой язвы или войны; но так как большинство римлян было обречено на безвыходную нищету и на безбрачие, то уменьшение населения было непрерывно и заметно, а мрачное воображение энтузиастов предвидело предстоящее пресечение человеческого рода. Однако число жителей все еще было слишком велико в сравнении со средствами существования; им поставляли ничем не обеспеченное пропитание плодоносные поля Сицилии и Египта, а часто случавшийся неурожай доказывает, как невнимательны были императоры к нуждам этой отдаленной провинции. Такому же разрушению и упадку подверглись римские здания; наводнения, бури и землетрясения легко разрушали разваливающиеся сооружения, а занявшие самые выгодные места монахи злобно радовались исчезновению памятников старины. Существует общее убеждение, что папа Григорий I не щадил римские храмы и уродовал статуи, что, по приказанию этого варвара, Палатинская библиотека была обращена в пепел и что история Ливия была избранной жертвой его нелепого и зловредного фанатизма. Сочинения самого Григория обнаруживают его непримиримую ненависть к произведениям классических писателей, и он подверг самым строгим порицаниям светскую ученость того епископа, который преподавал грамматику, изучал латинских поэтов и произносил одним и тем же голосом похвалы Юпитеру и похвалы Христу. Но свидетельства о его разрушительной ярости сомнительны и появились в более позднюю эпоху; рука времени медленно разрушала храм Мира и театр Марцелла, а формальное запрещение размножило бы списки произведений Вергилия и Ливия в тех странах, которые не были подчинены этому духовному диктатору.