Что Мухаммед был низкого плебейского происхождения, было неловкой клеветой христиан, которые этим не унижали, а возвышали достоинства своего противника. Что он происходил от Измаила, было национальной привилегией или выдумкой; но если о первых корнях его родословного дерева сведения и смутны, и сомнительны, зато он мог перечислить несколько поколений, бесспорно принадлежавших к настоящей знати; он происходил от племени Курейш и от рода Хашимитов, то есть от самых знатных арабов, царствовавших в Мекке и пользовавшихся наследственным правом быть хранителями Каабы. Дед Мухаммеда, Абдул Моталлеб, был сыном Хашима, богатого и великодушного гражданина, который делился со своими соотечественниками во время голода тем, что добывал торговлей. Кормившаяся щедростью отца, Мекка была спасена мужеством его сына. Королевство Йеменское находилось под властью царствовавших в Абиссинии христианских монархов; их вассал Абраха вследствие нанесенного ему оскорбления решился отомстить за честь Креста, и священный город был окружен вереницей слонов и армией, состоявшей из африканцев. Было предложено мирное соглашение, и на первом совещании дед Мухаммеда потребовал, чтобы ему возвратили его стада. “А почему,— сказал Абраха,— вы вместо того не просите пощады для вашего храма, которому я грозил разрушением?” “Потому что,— возразил неустрашимый арабский вождь,— стада составляют мою собственность, а Кааба принадлежит богам, и они сами защитят свое жилище от оскорблений и святотатства”. Вследствие недостатка съестных припасов или вследствие мужественного сопротивления курейшитов абиссинцы были принуждены отступить с позором; описание их неудачной попытки было украшено рассказом о чудесном появлении стаи птиц, сыпавших град камней на головы неверующих, и воспоминание об этом избавлении долго сохранялось в названии эры слона. Слава Абдул Моталлеба увенчалась счастливой домашней жизнью; он дожил до ста десяти лет и был отцом шести дочерей и тринадцати сыновей. Его любимый сын Абдаллах был самый красивый и самый скромный из арабских юношей, а в первую ночь после его бракосочетания с Аминой, происходившей от знатного рода Заритов, двести девушек, как рассказывают, умерли от ревности и отчаяния. Единственный сын Абдаллаха и Амины, Мухаммед, родился в Мекке через четыре года после смерти Юстиниана и через два месяца после поражения абиссинцев, которые в случае успеха ввели бы в Каабе христианскую религию. Он в ранней молодости лишился отца, матери и деда; его дяди были люди влиятельные и их было много, и при разделе наследства сирота получил на свою долю только пять верблюдов и служанку-эфиопку. И дома, и вне дома, и в мирное, и в военное время его руководителем и опекуном был самый почтенный из его дядей Абу Талеб; на двадцать пятом году своей жизни он поступил в услужение к жившей в Мекке богатой и знатной вдове Хадидже, которая скоро наградила его за преданность тем, что отдала ему свою руку и свое состояние. Брачный договор описывает безыскусственным слогом древности взаимную любовь Мухаммеда и Хадиджи, называет новобрачного самым совершенным из всех членов племени курейшитов и определяет вдовью часть в двенадцать унций золота и двадцать верблюдов, которые обязался доставить великодушный дядя. Этот брак возвысил сына Абдаллаха до одного уровня с его предками, а благоразумная матрона довольствовалась его домашними добродетелями до той поры, когда он, на сороковом году своей жизни, взял на себя роль пророка и стал проповедовать религию Корана.
Сохранившееся между соотечественниками Мухаммеда предание гласит, что он отличался красотой — тем внешним преимуществом, которым пренебрегают большей частью только те, которые его лишены. Прежде чем говорить перед публикой или в интимном кружке, оратор заранее располагал слушателей в свою пользу. Нравились и его повелительный тон, и его величественная осанка, и его проницательный взор, и его привлекательная улыбка, и его длинная борода, и его физиономия, выражавшая все его душевные ощущения, и его жесты, придававшие каждому его слову особую силу. В интимных сношениях он строго держался степенной и церемонной вежливости, с какой привыкли обходиться на его родине; его почтительное внимание к людям богатым и влиятельным облагораживалось его снисходительностью и приветливостью к самым бедным жителям Мекки; непринужденность его обхождения прикрывала лукавство его замыслов, а его обычная любезность принимала вид или личной дружбы, или благосклонного расположения ко всем людям вообще. Его память была обширна и верна, его ум был находчив и общителен, его воображение было возвышенно, его суждения были ясны, скоры и решительны. Он обладал мужеством и в мнениях, и в делах, и хотя его замыслы, быть может, разрастались с успехом его предприятий, его первоначальная мысль о возложенной на него божественной миссии носить на себе печать самобытной и высокой гениальности. Сын Абдаллаха воспитывался в среде одного из самых знатных семейств и приучился говорить на самом чистом арабском диалекте, а его плавная речь совершенствовалась и становилась более выразительной благодаря его сдержанности и умению вовремя молчать. При этом даре красноречия Мухаммед был безграмотным варваром; в своей молодости он не учился ни читать, ни писать; окружавшее его общее невежество избавляло его от стыда или от упреков, но его умственная жизнь должна была ограничиваться узкими рамками и он не мог пользоваться теми произведениями, которые знакомят нас с умственной жизнью мудрецов и героев. Однако книга природы и людей была открыта для его взоров, и воображение играло немаловажную роль в тех политических и философских наблюдениях, которые приписываются арабскому путешественнику. Он делает сравнения между различными народами и религиями, указывает на слабость монархий персидской и римской, со скорбью и с негодованием смотрит на нравственную испорченность своего времени и замышляет соединить непреодолимое мужество арабов и их природные добродетели под властью одного Бога и одного царя. Тщательные исследования приводят нас к заключению, что вместо посещения восточных дворов, лагерей и храмов два путешествия Мухаммеда в Сирию ограничивались посещением ярмарок Басры и Дамаска, что ему было только тринадцать лет, когда он сопровождал караван своего дяди и что он был обязан возвратиться домой, лишь только поместил товары Хадиджи. Во время этих торопливых экскурсий взор гения мог подметить то, что не замечали его грубые товарищи, и некоторые семена знания могли упасть на плодоносную почву; но его незнакомство с сирийским языком должно было препятствовать его любознательности, и я не усматриваю ни из жизни, ни из произведений Мухаммеда, чтобы его кругозор заходил за пределы арабского мира. Из всех частей этого мира ежегодно сходились в Мекке пилигримы, движимые благочестием или торговыми интересами; при свободном обмене мыслей с этими толпами странников простой гражданин мог знакомиться на своем родном языке с политической организацией и характером различных племен, с теоретическими и практическими принципами иудеев и христиан. Быть может, какие-нибудь полезные иноземцы пользовались в Мекке гостеприимством или по склонности, или по нужде, и враги Мухаммеда называли по имени одного еврея, одного перса и одного сирийского монаха, будто бы втайне помогавших составлению Корана. Обмен мыслей обогащает ум, но одиночество есть секта гения, а однообразие произведения служит доказательством того, что оно было творением одного художника. Мухаммед с ранней молодости любил предаваться религиозным размышлениям; во время месяца Рамадана он ежегодно удалялся от мира и из объятий Хадиджи; в гроте Гиры, в трех милях от Мекки, он беседовал с духом лжи или энтузиазма, пребывающим не на небесах, а в душе пророка. Вера, которую он стал проповедовать под названием ислама своим родственникам и своему народу, состоит из вечной истины и из очевидного вымысла,— он стал учить, что есть только один Бог и что Мухаммед его пророк.
Защитники иудейской религии хвастаются тем, что их неученые предки, живя в Палестине, признавали и чтили истинного Бога в то время, как ученые древние народы были введены в заблуждение вымыслами политеизма. Нелегко подвести нравственные атрибуты Иеговы под мерило человеческой добродетели; его метафизические свойства обрисованы неясно; но каждая страница Пятикнижия и Пророчеств свидетельствует о его могуществе; единство его имени надписано на первой таблице Моисеева закона, а его святилище никогда не было запятнано каким-либо видимым изображением невидимого Существа. После разрушения их храма верования иудейских изгнанников очистились, упрочились и просветились благодаря духовному благочестию синагоги, и авторитет Мухаммеда не оправдывает упреков, с которыми он постоянно обращался к жившим в Мекке и в Медине иудеям, обвиняя их в поклонении Ездре как сыну Божию. Но сыны Израиля уже не составляли особой нации, и все религии в мире — по крайней мере так думал пророк — имели тот недостаток, что давали верховному Божеству или сыновей, или дочерей, или сотоварищей. В грубом идолопоклонстве арабов такие предосудительные понятия обнаруживаются явно и без всяких прикрытий; для сабейцев служило слабым оправданием первенство, которое они предоставляли в своей небесной иерархии главной планете или интеллигенции, а в системе магов борьба двух принципов обнаруживает несовершенства победителя. Христиане седьмого столетия мало-помалу впали в нечто похожее на идолопоклонство; они и публично, и втайне обращались со своими мольбами к мощам и иконам, унижавшим святость восточных храмов; трон Всемогущего затмевали толпы мучеников, святых и ангелов, бывших предметами народного поклонения, а процветавшие на плодородной почве Аравии коллиридийские еретики давали Деве Марии название богини и воздавали ей соответствующие почести. Мистерии Троицы и Воплощения, по-видимому, противоречат принципу единства Божества. По своему прямому смыслу они допускают существование трех равных божеств и превращают человека Иисуса в существо сына Божия; православные объяснения могут удовлетворять только тех, кто верует; невоздержная любознательность и усердие сдернули со святилища завесу, и каждая из восточных сект горячо утверждала, что за исключением ее самой все остальные провинились в идолопоклонстве и в многобожии. Вера Мухаммеда не допускает в этом отношении ни колебаний, ни двоемыслия, и Коран служит блестящим удостоверением единства Божия. Арабский пророк отверг религиозное поклонение идолам и людям, звездам и планетам на том разумном основании, что все, что восходит, должно закатиться, что все, что родится, должно умереть, что все, что доступно порче, должно разрушиться и исчезнуть. В творце вселенной его рациональный энтузиазм признавал и чтил бесконечное и вечное существо, которое не имеет никакой формы и не занимает никакого места, которое не имеет потомства или чего-либо себе подобного, которому известны самые тайные наши помыслы, которое существует в силу необходимости своей собственной натуры и которое извлекает из самого себя все свое нравственное и умственное совершенство. Эти изложенные языком пророка возвышенные истины крепко усвоены его последователями и установлены истолкователям Корана с метафизической точностью. Философ-теист мог бы подписаться под народной религией мусульман, которая, быть может, слишком возвышенна для наших теперешних умственных способностей. Действительно, что же остается для фантазии или даже для рассудка после того, как мы устранили от неизвестной субстанции всякие понятия о времени и месте, о движении и материи, об ощущениях и рефлексии? Мухаммед подтвердил основной принцип и рассудка, и откровения — понятие о единстве Божием; его последователи, рассеянные от Индии до Марокко, отличаются названием унитариев, а опасность впасть в идолопоклонство была устранена благодаря запрещению икон. Мусульмане строго придерживаются учения о вечной судьбе и предопределении и борются с обычными затруднениями, не зная, как согласовать предведение Божие с человеческой свободой и ответственностью и как объяснить существование зла под владычеством беспредельной силы и беспредельной благости.