С той минуты как Мухаммед поселился в Медине, он принял на себя исполнение обязанностей правителя и первосвященника и было бы нечестием не подчиняться безапелляционно такому судье, решения которого внушались божеской премудростью. Принадлежавший двум сиротам небольшой клочок земли был приобретен путем дара или покупки; на этом избранном месте Мухаммед построил дом и мечеть, которые, несмотря на свою грубую простоту, внушали больше уважения, чем дворцы и храмы ассирийских халифов. На его золотой или серебряной печати был вырезан титул пророка; когда он молился и проповедовал на еженедельных сходках, он опирался на ствол пальмового дерева, и прошло много времени, прежде чем он завел кафедру или трибуну из грубо обделанного дерева. Он уже властвовал шесть лет, когда тысяча пятьсот мусульман собрались с оружием в руках и возобновили свою клятву в преданности, а их вождь возобновил уверение, что будет оказывать им свое покровительство до тех пор, пока не умрет последний из членов их партии или пока самый союз не будет окончательно расторгнут. В этом самом лагере депутат от города Мекки был поражен вниманием верующих к каждому слову и взгляду пророка и усердием, с которым они собирали его плевки, случайно падавшие с его головы волосы и воду, в которой он совершал свои омовения, как будто эти предметы были в некоторой мере наделены личными достоинствами пророка. “Я видел, — сказал он, — персидского царя Хосрова и римского Цезаря, но никогда не видел такого царя, которого подданные так же уважали, как уважают Мухаммеда его последователи”. Благочестивый пыл энтузиазма проявляется более энергично и более искренно, нежели холодное и церемонное придворное раболепие.
Когда люди живут в природном состоянии, каждый из них имеет право с помощью оружия защищать свою личность и свою собственность, отражать или даже предупреждать насилия своих врагов и продолжать борьбу до тех пор, пока не получит справедливого удовлетворения или пока не отомстит за себя. При той свободе, какой пользовались арабы, обязанности подданного и гражданина налагали на них слабые стеснения, и в то время как Мухаммед исполнял свою мирную и благотворную миссию, несправедливость его соотечественников лишила его всех прав и принудила жить в изгнании. Выбор независимого народа возвысил меккского беглеца до положения монарха, и ему было предоставлено право заключать союзы и вести наступательные и оборонительные войны. Полнота божественной власти восполнила неполноту его человеческих прав и вложила в его руки оружие: в своих новых откровениях мединский пророк принял более горячий и более кровожадный тон, служащий доказательством того, что его прежняя скромность происходила от бессилия; способы убеждения уже были употреблены в дело, время воздержности миновало, и ему было свыше повелено распространять его религию мечом, уничтожать памятники идолопоклонства и преследовать неверующие народы, не обращая внимания на святость дней или месяцев. Он приписывал авторам Пятикнижия и Евангелия такие же кровожадные принципы, каким неоднократно поучал в Коране. Но кроткий тон евангельского учения может служить объяснением того двусмысленного текста, в котором сказано, что Иисус принес на землю не мир, а меч: его терпение и смирение не имеют ничего общего с религиозной нетерпимостью светских правителей и епископов, позоривших название его последователей. В оправдание своих религиозных войн Мухаммед мог бы с большим основанием сослаться на пример Моисея, израильских судей и царей. Военные законы евреев еще более суровы, чем требования арабского законодателя.
Бог ратных сил лично шествовал во главе иудеев; если какой-нибудь город не сдавался по их требованию, они предавали смерти всех без различия жителей мужского пола; семь народов, живших в земле Ханаанской, были ими истреблены, и ни раскаяние, ни обращение в иудейскую религию не могли предохранить этих несчастных от неизменного приговора, что на их земле не будет оказано пощады ни одному живому существу. А Мухаммед предоставлял своим врагам на выбор или дружбу, или битву. Если они соглашались исповедовать ислам, он допускал их к пользованию всеми мирскими и духовными преимуществами своих первых последователей, и они шли под общим знаменем распространять религию, которую только что приняли. Милосердие пророка подчинялось требованиям его интересов; впрочем, он редко попирал ногами побежденного врага, а тем из своих неверующих подданных, которые были менее других виновны, он, как кажется, обещал, что если они будут уплачивать ему дань, он дозволит им держаться их прежнего культа или по меньшей мере их несовершенных верований. В первые месяцы своего владычества он стал применять на практике установленные им правила ведения священных войн и развернул свое белое знамя перед воротами Медины; воинственный пророк лично сражался в девяти битвах или осадах, и пятьдесят военных предприятий были в течение десяти лет доведены до конца или им самим, или его заместителями. Как истый араб, он по-прежнему соединял профессию торговца с профессией разбойника, и его небольшие экскурсии для защиты или для атаки караванов мало-помалу подготовляли его войска к завоеванию Аравии. Распределение добычи было регулировано божеским законом: ее всю собирали в одну общую массу; пятая часть золота и серебра, пленников и рогатого скота, движимых и недвижимых имуществ назначалась пророком на благочестивые и благотворительные цели; остальное делилось поровну между солдатами, одержавшими победу или охранявшими лагерь; награды, приходившиеся на долю убитых, отдавались их вдовам и сиротам, а для того, чтобы увеличить свою кавалерию, Мухаммед выдавал двойную долю лошади и всаднику. Привыкшие к бродяжничеству, арабы стали со всех сторон стекаться под знамя религии и грабежа; пророк освятил обыкновение солдат брать пленниц в жены или в наложницы, а наслаждение богатством и красотой было слабым образчиком тех радостей, которые были приготовлены в раю для храбрых мучеников за веру. “Меч,— говорил Мухаммед,— есть ключ к небесам и к аду; капля крови, пролитая за дело Божие, и одна ночь, проведенная на поле сражения, принесут более пользы, чем два месяца, проведенных в посте и в молитве; всякому, кто падет на поле сражения, грехи будут прощены; в день последнего суда его раны будут блестеть ярким румянцем и будут издавать благовоние как мускус, а утраченные члены тела будут заменены крыльями ангелов и херувимов”. Неустрашимость арабов воспламенялась до энтузиазма; в их воображении ярко рисовалась картина невидимого мира, а смерть, которую они всегда презирали, сделалась для них предметом надежд и желаний. Коран внушает самые безусловные понятия о неизбежной судьбе и предопределении, которые сделали бы и предприимчивость, и добродетель излишними, если бы человек руководствовался в своих действиях своими умозрительными верованиями. Тем не менее влияние этих идей во все века воспламеняло мужество сарацин и турок. Первые последователи Мухаммеда шли в битву с бесстрашной самоуверенностью; там нет опасности, где нет места для случайности: если им было предопределено спокойно умереть в постели, то они должны были оставаться целыми и невредимыми среди неприятельских стрел.
Курейшиты, быть может, были бы довольны бегством Мухаммеда, если бы их не тревожила и не страшила мстительность врага, который мог перехватывать их караваны, проходившие и возвращавшиеся по территории Медины. Сам Абу Суфьян вел богатый караван из тысячи верблюдов, имея при себе конвой только из тридцати или сорока человек; благодаря удаче или ловкости он увернулся от бдительности Мухаммеда, но вождя курейшитов известили, что святые разбойники устроили засаду и ждут его на возвратном пути. Он отправил в Мекку гонца к своим собратьям, которые из страха лишиться своих товаров и своих припасов поспешили к нему на помощь со всеми военными силами, какие находились в городе. Священный отряд Мухаммеда состоял из трехсот тринадцати мусульман, из которых семьдесят семь были беглецы, остальные были союзники; они поочередно ехали верхом на семидесяти верблюдах (ятрибские верблюды были страшны на войне), но такова была бедность его первых последователей, что только двое из них могли явиться на поле сражения верхом на лошадях.
В то время как он стоял в плодородной и знаменитой Бедерской долине, в трех переходах от Медины, разведчики уведомили его о приближении каравана и о том, что с противоположной стороны приближаются курейшиты с сотней всадников и восемьюстами пятьюдесятью пехотинцами. После непродолжительного совещания он решился пожертвовать материальными выгодами для славы и мщения и возвел небольшие укрепления для прикрытия своих войск и протекавшего по долине источника чистой воды. “О Боже, — воскликнул он при виде спускавшихся с гор многочисленных курейшитов, — если мои воины погибнут, кто же будет поклоняться тебе на земле? Смелее, мои дети, смыкайте ваши ряды, пускайте ваши стрелы и победа будет за нами”. При этих словах он воссел вместе с Абу Бекром на троне или на трибуне и стал призывать на помощь Гавриила и три тысячи ангелов. Его взоры были устремлены на поле сражения; мусульмане стали подаваться назад перед теснившим их неприятелем; в эту решительную минуту пророк встал со своего трона, сел на коня и бросил на воздух горсть песку: “Да помутятся их взоры!” Обе армии слышали его громовой голос; их воображению представилась ангельская рать; объятые страхом курейшиты обратились в бегство; семьдесят из них, принадлежавших к числу самых храбрых, были убиты, и семьдесят пленников украсили первую победу правоверных. Тела убитых курейшитов были обобраны и подверглись оскорблениям; два пленника, считавшихся самыми виновными, были наказаны смертью, а внесенный за остальных выкуп в размере четырех тысяч драхм серебра послужил в некоторой мере вознаграждением за то, что не удалось захватить караван. Но Абу Суфьян тщетно пытался проложить для своих верблюдов новую дорогу сквозь степь и вдоль берегов Евфрата; они были застигнуты мусульманами, а о том, как была велика захваченная добыча, можно судить по тому, что на принадлежавшую пророку пятую часть досталось двадцать тысяч драхм. Желая отомстить за потери, нанесенные и всему обществу, и ему самому, Абу Суфьян собрал отряд из трех тысяч человек, между которыми семьсот были одеты в латы, а двести были посажены на лошадей; за ним следовали три тысячи верблюдов, а его жена Генда и пятнадцать меккских жен непрестанно били в маленькие барабаны, чтобы внушить бодрость войскам и прославить величие самого популярного из богов Каабы, Габалы. Под знаменем Бога и Мухаммеда собрались девятьсот пятьдесят правоверных; они были сравнительно так же немногочисленны, как и на поле Бедерского сражения, но их уверенность в победе одержала верх над божественным авторитетом и над человеческой предусмотрительностью апостола, старавшегося отговорить их от вступления в неравный бой. Второе сражение произошло у горы Огуды, в шести милях к северу от Медины; курейшиты двинулись вперед, выстроившись в форме полумесяца, а состоявшее из кавалерии их правое крыло вел самый страшный и самый счастливый из арабских воинов по имени Халед. Войска Мухаммеда были искусно расставлены на склоне холма, а их тыл охранялся отрядом из пятидесяти стрелков. Тяжестью своего напора они прорвали центр идолопоклонников, но, увлекшись преследованием, утратили свою выгодную позицию; стрелки покинули свой пост; мусульмане увлеклись жаждой добычи, перестали исполнять приказания своего начальника и расстроили свои ряды. Неустрашимый Халед, обойдя со своей кавалерией один из их флангов и их тыл, громко воскликнул, что Мухаммед убит.