Отвращение греков к латинам усиливалось и ясно обнаруживалось во время трех первых Крестовых походов. Алексей Комнин делал все, что мог, чтобы удалять самых опасных пилигримов; его преемники Мануил и Исаак Ангел замышляли вместе с мусульманами гибель самых знаменитых французских принцев, а успеху их изворотливой и коварной политики деятельно и добровольно помогали их подданные всех званий. Значительную долю этого отвращения, без сомнения, можно приписать различию языка, одежды и нравов, которое обыкновенно разъединяет все народы земного шара. Как из гордости, так и из предусмотрительности императоры были крайне недовольны нашествиями иноземных армий, требовавших для себя права проходить через их владения и останавливаться под стенами их столицы; грубые западные чужеземцы оскорбляли и грабили их подданных, а ненависть трусливых греков усиливалась от тайной зависти, которую им внушала отважная и благочестивая предприимчивость франков. Но к этим мирским причинам национальной вражды подливало яду религиозное рвение. Вместо того чтобы найти у своих восточных единоверцев приветливость и гостеприимство, пилигримы должны были от всех выслушивать названия раскольников и еретиков, которые для православного слуха более оскорбительны, чем названия язычников и неверных; вместо того чтобы внушать к себе дружеское расположение сходством верований и культа, они внушали к себе отвращение некоторыми богословскими теориями, которыми они сами или их руководители отличались от восточных христиан. Во время Крестового похода Людовика Седьмого греческое духовенство обмывало и очищало алтари, которые были осквернены жертвоприношениями, совершенными французским духовенством. Боевые товарищи Фридриха Барбароссы жаловались на оскорбления, которые им приходилось выносить на словах и на деле от глубокой ненависти епископов и монахов. Эти последние возбуждали народ против нечестивых варваров и своими молитвами и своими проповедями, а патриарха обвиняли в публичном заявлении, что православные могут достигнуть отпущения всех своих грехов посредством истребления еретиков; один энтузиаст, по имени Дорофей, и напугал и успокоил императора своим предсказанием, что германские еретики нападут на Влахернские ворота, но что их наказание будет поразительным примером божеского мщения. Появление этих грозных армий было событием редким и опасным; но Крестовые походы ввели между двумя нациями частые и интимные сношения, которые расширили сферу их знаний, не ослабив их предрассудков. Богатство и роскошь Константинополя нуждались в продуктах всех стран; искусство и трудолюбие его жителей покрывали расходы, которые шли на иностранные товары, своим географическим положением он привлекал к себе торговцев всех стран, а эта торговля всегда находилась в руках иностранцев. После того как Амальфи стал приходить в упадок, венецианцы, пизанцы и генуэзцы завели в столице империи свои фактории и поселения; их услуги награждались почестями и привилегиями; они стали приобретать земли и дома; их семейства размножились от брачных союзов с туземными жителями, а после того, как было допущено существование магометанской мечети, уже не было возможности воспретить существование церквей римского культа. Обе жены Мануила Комнина были из рода франков; первая из них была свояченицей императора Конрада, вторая - дочерью князя Антиохийского; своего сына Алексея он женил на дочери короля Франции Филиппа Августа, а свою собственную дочь он выдал за маркиза Монферратского, который был воспитан в константинопольском дворце и возведен в высшие придворные должности. Этот грек сражался с армиями запада и замышлял его завоевание; он уважал мужество франков и полагался на их верность; их военные дарования он награждал оригинальным образом, раздавая им выгодные должности судей и казначеев; из политических расчетов Мануил искал союза с папой и народная молва обвиняла его в пристрастном расположении к латинской нации и к латинской религии. В его царствование и в царствование его преемника Алексея, франков обвиняли в Константинополе в том, что они были и чужеземцами и еретиками и фаворитами императора, а за эту тройную вину они дорого поплатились во время смут, предшествовавших возвращению и возведению на престол Андроника. Народ восстал против них с оружием в руках; находившийся в то время на азиатском берегу, тиран прислал свои войска и галеры для содействия национальному мщению, а безнадежное сопротивление иноземцев лишь послужило оправданием для ярости убийц и усилило ее. Ни возраст, ни пол, ни узы дружбы или родства не могли спасти этих жертв национальной ненависти, корыстолюбия и религиозного рвения; латинов убивали и внутри их жилищ и на улицах; квартал, в котором они жили, был обращен в пепел; их священнослужителей сжигали в церквах, их больных в госпиталях, а о многочисленности погибших можно составить себе понятие по тому факту, что греки из сострадания продали тюркам в вечное рабство более четырех тысяч христиан. Священники и монахи были самыми явными и самыми деятельными участниками в истреблении еретиков; они пели благодарственный молебен в то время, как отрезанная от тела голова римского кардинала, который был папским легатом, была привязана к хвосту собаки, тащившей ее по городским улицам среди диких насмешек толпы. Самые осторожные из иноземцев удалились при самом начале смуты на свои корабли и избежали кровавого зрелища, переехав на ту сторону Геллеспонта. Во время своего бегства они жгли и грабили морское побережье на протяжении двухсот миль, жестоко выместили свое несчастье на невинных подданных империи, были особенно безжалостны к священникам и к монахам и восполнили грабежом то, чего лишились они сами и их друзья. По возвращении на родину они познакомили Италию и Европу с богатством и слабостью, с вероломством и зложелательством греков, пороки которых выдавались за натуральные последствия ереси и раскола. Из добросовестности первые крестоносцы не воспользовались самыми удобными случаями, чтоб обеспечить для себя путь в Святую Землю взятием Константинополя, но один внутренний переворот побудил и почти принудил французов и венецианцев довершить завоевание восточной Римской империи.