I. В первый год царствования первого халифа его наместник Халид, прозванный Мечом Божиим и бичом неверных, дошел до берегов Евфрата и завладел городами Анбаром и Хирой. Одно племя оседлых арабов поселилось на окраинах пустыни, к западу от развалин Вавилона, и город Хира сделался резиденцией целого ряда королей, принявших христианскую веру и царствовавших в течение с лишком шестисот лет под сенью персидского трона. Последний из Мунзиров был разбит Халидом и лишился жизни; его сын был отправлен пленником в Медину; его аристократия преклонилась перед преемником пророка; народ соблазнился примером и успехами своих соотечественников, и первым плодом внешнего завоевания была принятая халифом уплата ежегодной дани в семьдесят тысяч золотых монет. И сами халифы, и даже их историки были поражены этими признаками ожидавшего их в будущем величия. “В том же году, - говорит Эль-мацин, - Халид выдержал несколько славных сражений; он истребил огромное число неверных и победоносным мусульманам досталась неисчислимая добыча”. Но непобедимый Халид скоро был оттуда вызван для ведения войны с Сирией; вторжение в персидские владения было возложено на менее деятельных или менее осмотрительных вождей; сарацины были с потерями отражены при переправе через Евфрат, и хотя они наказали магов, осмелившихся их преследовать, их уцелевшие воины ограничились тем, что бродили по вавилонской степи.
Персы, из негодования и страха, на минуту прекратили свои внутренние распри. По единогласному приговору духовенства и знати, их царица Азермидухт была низложена, - это был шестой из тех узурпаторов, которые возвышались и падали в течение трех или четырех лет, истекших со смерти Хосрова и с отступления Ираклия. Ее корона была возложена на голову Хосроева внука Иездигера, и та же самая эра, которая совпадает с астрономическим периодом, служит напоминанием о падении династии Сасанидов и религии Зороастра. Молодость и неопытность царя, которому было только пятнадцать лет, заставили его уклониться от личного участия в опасной борьбе; царское знамя было отдано в руки одного из его генералов, по имени Рустама, а к тридцатитысячной регулярной персидской армии присоединились, - на самом деле или только по слухам, - подданные или союзники великого царя в таком числе, что она разрослась до ста двадцати тысяч человек. Мусульмане, увеличившие свои военные силы с двенадцати до тридцати тысяч, раскинули свой лагерь на равнинах Кадисии, а в их рядах хотя и было менее людей, но было более солдат, чем в неповоротливых скопищах неверных. Здесь я должен сделать одно замечание, которое придется часто повторять: что атака арабов не походила на атаку греков и римлян, так как она не заключалась в натиске сплоченной массы пехоты: их военные силы состояли преимущественно из кавалерии и стрелков из лука, и сражение, много раз прерывавшееся и много раз возобновлявшееся единоборством и легкими стычками, могло продолжаться несколько дней без всякого решительного результата. Различные периоды битвы при Кадисии были отличены особыми названиями. Первый период был назван днем помощи вследствие благовременного прибытия сирийцев. День потрясения был так назван, вероятно, вследствие смятения, возникшего в одной из состязавшихся между собою армий, а может быть, и в них обеих. Третьему периоду, во время которого произошла ночная суматоха, было дано причудливое название ночи рева вследствие того, что в течение ее раздавались дикие крики, походившие на рев самых свирепых зверей. Утром следующего дня решилась судьба Персии и кстати налетевший вихрь нагнал облака пыли в лица неверным. Звучание оружия долетело до палатки Рустама, который, не имея никакого сходства с древним героем того же имени, спокойно лежал в тени, наслаждаясь прохладой, среди лагерного обоза и навьюченных золотом и серебром верблюдов. Почуяв опасность, он вскочил со своего ложа, но был настигнут во время своего бегства одним отважным арабом, который поймал его за ногу, отрубил ему голову, воткнул ее на пику, и, возвратившись на поле сражения, посеял ужас и смятение в самых густых рядах персидской армии. Сарацины признаются, что потеряли семь тысяч пятьсот человек, и сражению при Кадисии не без основания дают эпитеты упорного и жестокого. Знамя монархии было захвачено арабами на поле битвы; оно состояло из кожаного фартука того кузнеца, который когда-то спас Персию; но эта эмблема геройства и бедности была покрыта и почти совершенно скрыта от глаз множеством драгоценных каменьев. После этой победы богатая провинция Ирак, или Ассирия, подчинилась халифу, а свою власть над завоеванными странами он поспешил упрочить основанием Басры - укрепленного города, постоянно господствовавшего над торговыми сообщениями и над мореплаванием персов. На расстоянии восьмидесяти миль от залива Евфрат и Тигр соединяют свои воды и образуют один широкий поток, который течет в прямолинейном направлении и который основательно называют рекою Арабов. Новое поселение было основано на западном берегу, на полдороге между местом слияния двух знаменитых рек и их устьями; первая колония состояла из восьмисот мусульман, но благодаря ее выгодному положению из нее скоро возникла пышная и многолюдная столица. Воздух там чистый и здоровый, несмотря на то, что климат чрезвычайно жаркий; окрестные луга покрыты пальмовыми деревьями и стадами рогатого скота, а одна из близлежащих долин славилась тем, что принадлежала к числу четырех райских садов Азии. При первых халифах юрисдикции этой арабской колонии были подчинены южные провинции Персии; город был освящен гробницами товарищей Мухаммеда и мучеников за веру, а европейские суда до сих пор посещают гавань Басры, как удобную стоянку, лежащую на торговом пути в Индию.
После поражения при Кадисии, перерезанная реками и каналами местность могла бы представить непреодолимую преграду для кавалерии победителей, а стрелы сарацинов не могли бы разрушить стен Ктесифона, или Мадаина, устоявших против римских осадных машин. Но спасавшиеся бегством персы пали духом вследствие уверенности, что их религии и их могуществу настал конец; самые сильные позиции были покинуты из вероломства или из трусости, а сам царь укрылся вместе с некоторыми членами своего семейства и вместе со своими сокровищами в Хольване, у подножия Мидийских гор. В третьем месяце после битвы наместник Омара Саид переправился через Тигр, не встретив никакого сопротивления; столица Персии была взята приступом, а беспорядочное сопротивление населения лишь усиливало ярость мусульман, восклицавших с религиозным исступленьем: “Вот белый дворец Хосрова; вот исполнение того, что обещал апостол Божий!” Полунагие степные хищники внезапно обогатились так, как не ожидали и как сами того не сознавали. В каждом из дворцовых апартаментов открывались новые сокровища, или искусно скрытые, или выставленные напоказ; золото и серебро, разнообразные одеяния и драгоценная мебель превосходили (говорит Абу-л-Фида) все, что могло быть создано фантазией или выражено каким-нибудь числом, а другой историк оценивает эти неслыханные и несметные богатства в баснословную сумму трех тысяч миллионов золотых монет. В некоторых мелочных, но интересных подробностях виден контраст между богатством и невежеством. В городе находились обширные запасы камфары, которая привозилась с отдаленных островов Индийского океана и употреблялась с примесью воска для освещения восточных дворцов. Не будучи знакомы ни с названием, ни со свойствами этого благовонного вещества, сарацины приняли его за соль, стали примешивать его к хлебу и были удивлены его горьким вкусом. Одна из комнат дворца была украшена шелковым ковром, в котором было шестьдесят локтей в длину и столько же в ширину; на нем был представлен рай или сад; вышивка из золота изображала цветы, фрукты и деревья, а драгоценные каменья изображали их цвета, и весь этот огромный квадрат был окружен пестрой каймой зеленого цвета. Арабский генерал убедил своих солдат отказаться от этой добычи в основательной надежде, что это великолепное произведение природы и искусства будет услаждать взоры халифа. Суровый Омар не обратил никакого внимания на художественные достоинства и царскую пышность этого ковра и разделил его между своими мединскими собратьями; рисунок утратил свою цельность, но ценность материала была так велика, что доля одного Али была продана за двадцать тысяч драхм. Мул, уносивший на своей спине корону Хосрова и его кирасу, его перевязь и браслеты, был захвачен во время преследования; эти великолепные трофеи были представлены вождю правоверных, и самые серьезные из его товарищей не могли воздержаться от улыбки при виде седой бороды, обросших волосами рук и неуклюжей фигуры ветерана, которого одели в эти доспехи великого царя. Вслед за разграблением Ктесифона жители стали покидать его, и он стал мало-помалу приходить в упадок. Сарацинам не нравились ни местный климат, ни положение города, и арабский главнокомандующий посоветовал Омару перенести столицу на западный берег Евфрата. Ассирийские города во все века строились легко и скоро и так же легко и скоро приходили в упадок. В этой стране нет ни камня, ни строевого леса, и самые прочные постройки возводятся из высушенного на солнце кирпича, а цементом служит для них добываемая на месте горная смола. Слово куфа значит жилище, построенное из хвороста и глины; но новой столице придавали важное значение многочисленность, богатство и мужество колонии ветеранов, а их склонность к бесчинствам выносили самые благоразумные из халифов, опасавшиеся вызвать восстание ста тысяч людей, способных владеть оружием. “Жители Куфы, - говорил Али, обращаясь к ним за помощью, - вы всегда отличались вашим мужеством. Вы побеждали персидского царя и разгоняли его войска, пока не вступили в обладание его наследственным достоянием”. Это блестящее завоевание было довершено победами при Джалуле и Нехавенде. После первого из этих поражений Иездигер бежал из Хольвана и скрыл свой стыд и свое отчаяние в тех самых горах Фарса, с которых Кир спустился вместе со своими товарищами, которые еще были в ту пору ему равными. Мужество нации пережило мужество монарха; среди гор, лежащих к югу от Экбатан или Хамадан, сто пятьдесят тысяч персов сделали третью, и окончательную, попытку отстоять свою религию и свою родину, и решительную победу при Нехавенде арабы назвали победой из побед. Если правда, что спасавшийся бегством персидский главнокомандующий был остановлен и взят в плен среди множества мулов и верблюдов, на которых были сложены запасы меда, то как бы ни казался ничтожным или странным этот факт, он объясняет нам, какие препятствия создавала для восточных армий привычка к роскоши.