В жизни частного человека его желания постоянно сдерживаются недостатком средств и зависимостью; но деспотический монарх, приказания которого слепо исполняются, а желания немедленно удовлетворяются, располагает жизнью миллионов людей. Наше воображение прельщается блеском такого положения, и каковы бы ни были требования хладнокровного благоразумия, немногие из нас стали бы упорно отказываться от предложения испробовать удовольствия и заботы царской власти. Поэтому небесполезно будет сослаться на опыт, вынесенный из жизни тем самым Абдельрахманом, великолепие которого, быть может, возбудило в нас удивление и зависть, и цитировать следующие строки из памятной книжки, которая была написана рукою халифа и найдена в его кабинете после его смерти: “Я уже царствовал более пятидесяти лет то среди побед, то среди внутреннего спокойствия; я был любим моими подданными; враги боялись меня, а союзники уважали. Я вдоволь пользовался богатством и почестями, могуществом и наслаждениями, и для моего счастия, по-видимому, не было недостатка ни в одном из земных благ. В этом положении я старательно запоминал выпавшие на мою долю дни настоящего и полного счастия: их было четырнадцать: “О люди! не полагайтесь на блага этого мира!” Роскошь, столь бесполезная для личного счастия халифов, ослабила энергию арабского владычества и положила конец его расширению. Первые преемники Мухаммеда заботились лишь о мирских и духовных завоеваниях и на это благочестивое дело употребляли государственные доходы, за исключением лишь небольшой суммы, необходимой на удовлетворение их собственных скромных нужд. Аббассиды, напротив того, обеднели от разнообразия их нужд и от презрения к бережливости. Вместо того чтоб преследовать великие цели, указываемые честолюбием, они тратили свой досуг, свои чувства и свои умственные силы на роскошь и наслаждения; женщинам и евнухам доставалось то, что должно бы было служить наградой за храбрость, и в царском лагере господствовала такая же обременительная пышность, какая соблюдалась во дворце. Такие же наклонности распространились между подданными халифа. Их суровый энтузиазм смягчился с течением времени среди благоденствия; они искали богатств в промышленной деятельности, славы в занятиях литературой и счастья в спокойной домашней жизни. Война уже не была счастием сарацинов, и ни увеличение жалованья, ни назначение новых наград уже не привлекали к военному ремеслу потомков тех добровольцев, которые стекались толпами под знамена Абу Бакра и Омара в надежде обогатиться добычей и попасть в рай.
Под владычеством Омейядов ученые занятия мусульман ограничивались истолкованиями Корана и произведениями красноречия и поэзии на их родном языке. Народ беспрестанно подвергавшийся опасностям на полях сражений, должен бы был высоко ценить достоинства медицины, или, вернее, хирургии; но жившие в нужде арабские доктора втайне роптали на то, что физические упражнения и воздержанность отнимают у них пациентов. По окончании междоусобных войн и внутренних распрей подданные Аббассидов, пробудившись из своего умственного усыпления, нашли время и почувствовали желание приобретать светские знания. Эту склонность стал прежде всех поощрять халиф ал-Мансур, который, кроме изучения магометанского закона, с успехом занимался астрономией. Но когда скипетр перешел в руки седьмого из Аббассидов ал-Мамуна, этот халиф привел в исполнение замыслы своего дела и стал вызывать к себе Муз из их старинных местопребываний. Его послы, жившие в Константинополе, и его агенты, разосланные по Армении, Сирии и Египту, собирали памятники греческого знания; эти произведения были по его распоряжению переложны на арабский язык самыми искусными переводчиками; он приглашал своих подданных знакомиться с этими поучительными сочинениями, и преемник Мухаммеда с удовольствием и со скромностью присутствовал на собраниях и на диспутах ученых. “Ему не было безызвестно, - говорит Абу-л-Фарадис, - что это были избранники Божии, самые лучшие и самые полезные его слуги, посвятившие свою жизнь на развитие своих умственных способностей. Низкое честолюбие китайцев или татар может хвастаться их ручными изделиями или удовлетворением их скотских влечений. Но эти ловкие артисты должны смотреть с безнадежною завистью на шестиугольники и пирамиды пчелиного улья; на этих храбрых героев наводит страх свирепость львов и тигров, а в своих любовных наслаждениях они далеко уступают силе самых грубых и самых низких четвероногих. Преподаватели мудрости - настоящие светила и законодатели мира, который снова погрузился бы, без их помощи, в невежество и в варварство” . Усердию и любознательности ал-Мамуна подражали следующие монархи из рода Аббассидов; их соперники - африканские Фатимиды и испанские Омейяды были в одно и то же время и покровителями ученых, и повелителями правоверных; на такую же царскую прерогативу стали заявлять притязание независимые провинциальные эмиры, а благодаря их соревнованию любовь к ученым занятиям и обыкновение поощрять ее наградами распространились от Самарканда и Бухары до Феца и Кордовы. Визирь одного султана посвятил капитал в двести тысяч золотых монет на основание в Багдаде училища, на содержание которого назначил ежегодный доход в тысячу пятьсот динаров. Плодами образования воспользовались - быть может, не за один раз - шесть тысяч воспитанников разного звания, начиная с сыновей знати и кончая детьми ремесленников; бедным воспитанникам выдавалось достаточное вспомоществование, а профессора получали содержание, соразмерное с их заслугами или дарованиями. Во всех городах произведения арабской литературы переписывались и собирались благодаря любознательности людей трудолюбивых и тщеславию богачей. Один доктор отвергнул приглашение бухарского султана, потому что для перевозки его книг требовалось четыреста верблюдов. Царская библиотека Фатимидов состояла из ста тысяч изящно переписанных и великолепно переплетенных манускриптов, которые отпускались без недоверия или без затруднений каирским студентам для чтения. Впрочем, эти коллекции книг должны казаться незначительными, если правда, что испанские Омейяды составили библиотеку из шестисот тысяч волюмов, из которых сорок четыре были наполнены одними каталогами. Их столица Кордова и соседние с нею города Малага, Альмерия и Мурсия произвели на свет более трехсот писателей, а в городах андалузского королевства было открыто более семидесяти публичных библиотек. Эпоха арабской учености длилась более пятисот лет до великого нашествия монголов и совпадала с самым темным и самым бездеятельным периодом европейского летописания; но с той минуты, как запад снова озарился светом знаний, восточная ученость, по-видимому, стала чахнуть и приходить в упадок.