Между границами Австрии и столицею византийской монархии крестоносцам предстоял на протяжении шестисот миль переход через дикие степи Венгрии и Болгарии. Тамошняя почва плодородна и пересекается в разных направлениях реками, но в ту пору она была покрыта болотами и лесами, которые обыкновенно тянутся без конца повсюду, где человек отказывается от своего владычества над землей. Обе нации приняли христианское учение; венгры управлялись своими местными князьями, а болгары - наместником греческого императора; но их врожденная свирепость воспламенялась от малейшей обиды, а бесчинство первых пилигримов было слишком достаточно для того, чтобы вывести их из терпения. Земледелие не могло процветать у такого народа, который жил в городах, построенных из дерева и соломы, а в летнюю пору покидать эти города для того, чтобы жить в палатках охотников и пастухов. Крестоносцы грубо требовали от жителей скудных средств пропитаний, силою забирали съестные припасы, которые с жадностью пожирали, а при первой ссоре дали волю своему негодованию и раздражению. Но так как они не имели понятия ни о стране, в которой находились, ни о военном искусстве, ни о дисциплине, то их нетрудно было завлечь в какую бы то ни было ловушку. Греческий префект Болгарии имел под своим начальством регулярную армию; при первом зове венгерского короля восьмая или десятая часть его воинственных подданных бралась за лук и садилась на коней; они устроили засады против этих благочестивых разбойников и были в своем мщении безжалостны и кровожадны. Около трети этих оборванцев и в том числе пустынник Петр укрывались в горах Фракии; император, относившийся с уважением к цели пилигримов и нуждавшийся в помощи латинов, приказал провести беглецов безопасным и удобным путем до Константинополя и посоветовал им дождаться прибытия их соотечественников. В течение некоторого времени они не позабывали ни своих ошибок ни понесенных потерь; но лишь только их ободрило гостеприимство греков, в них пробудилась прежняя алчность; они не пощадили даже своего благодетеля и ни сады, ни дворцы, ни церкви не избегли их хищничества. Алексий, для своей собственной безопасности, убедил их переправиться на азиатский берег Босфора; но они увлеклись безрассудной горячностью и, покинув назначенную им императором стоянку, стремглав устремились на тюрок, стоявших на дороге в Иерусалиме. Пустынник, сознавая свой позор, удалился из их лагеря в Константинополе, а его полководец Вальтер Неимущий, который был достоин командования лучшей армией, безуспешно старался приучить это сборище дикарей к какому-нибудь порядку и осмотрительности. Они разбрелись в поисках за добычей и легко попались в расставленные султаном ловушки. Сулейман распустил слух, что шедшие впереди их товарищи уже наслаждались добычей, найденной в его столице; это побудило крестоносцев спуститься на Никейскую равнину; там их омывали стрелы тюрок, и сложенная из человеческих костей пирамида послужила для их товарищей указанием места их поражения. Таким образом погибли триста тысяч первых крестоносцев; прежде нежели им удалось отнять у неверующих хоть один город и прежде нежели были закончены военные приготовления их более образованных и более знатных соотечественников.
Ни один из великих европейских монархов не принял личного участия в первом Крестовом походе. Император Генрих IV не был расположен подчиняться требованиям папы; король французский Филипп Первый был занят своими забавами; английский король Вильгельм Рыжий был занят недавним завоеванием; короли испанские были заняты внутренней борьбой с маврами, а северные монархи - шотландский, датский, шведский и польский еще не принимали участия ни в увлечениях, ни в интересах южан. Религиозное усердие было более сильно среди второстепенных владетелей, занимавших выдающееся место в феодальной системе. По своему рангу и личным свойствам они могут быть без натяжки разделены на четыре разряда, но во избежание излишних повторений я замечу относительно их всех, что мужество и привычка владеть оружием были общими свойствами всех христианских искателей приключений.
I. И по военным дарованиям, и по уму первое местобесспорнопринадлежит Готфриду Бульонскому, и счастливы были бы крестоносцы, если бы они не подчинялись никаким другим вождям, кроме этого безупречного героя, который был достойным представителем своего предка по женской линии, Карла Великого. Его отец происходит их благородного рода графов Бульонских; его мать владела по наследству Брабантом или Нижней Лотарингией, и по милости императора к нему перешел этот герцогский титул, который неосновательно относили к его Бульонскому поместью, находившемуся в Арденнских горах. На службе у Генриха Четвертого он носил великое знамя империи, и он пронзил своим копьем грудь мятежного короля Рудольфа; Готфрид первым взобрался на стены Рима, а его болезнь, данный им обет и, быть может, также раскаяние в том, что он сражался против папы, укрепили в нем прежнюю решимость посетить гроб Господень не в качестве пилигрима, а в качестве освободителя. Его мужество умерялось благоразумием и сдержанностью; его благочестие хотя и было слепо, но было искренно, и среди шума лагерной жизни он отличался действительными или воображаемыми добродетелями монарха. Он стоял выше личных распрей между вождями, приберегая свою ненависть для врагов Христа, и хотя его предприятие доставило ему обладание целым королевством, даже его соперники признавали чистоту и бескорыстие его религиозного рвения. Готфрида Бульонского сопровождали его двое братьев - старший, Евстафий, которому досталось в наследство графство Булонское, и младший, Балдуин, личные достоинства которого не были вполне чисты от нареканий. Имя герцога Лотарингского было, однако, славно по обеим сторонам Рейна; по своему рождению и воспитанию он одинаково хорошо владел и французским языком и немецким, и когда бароны французские, германские и лотарингские собрали своих вассалов, под его знаменем выступили в походе восемьдесят тысяч пехотинцев и около десяти тысяч всадников.
II. На парламентском заседании, происходившем в присутствии короля почти через два месяца после закрытия Клермонского собора, Гюг граф де-Вермандуа был самым знатным из принцев, поступивших в число крестоносцев. Но название великого относительно не столько к его личным достоинствам или владениям (хотя ни те, ни другие не были ничтожны), сколько к доставшемуся ему по рождению высокому положению брата французского короля. Герцог Норманнский Роберт был старший сын Вильгельма Завоевателя; после смерти своего отца он лишился английской королевской короны частью по своему собственному нерадению, частью вследствие предприимчивости своего брата Вильгельма Рыжего. Ветреность и слабохарактерность отнимали всякую цену у личных достоинств, которыми был одарен Роберт; его веселый нрав вовлекал его в вихрь наслаждений; его чрезмерная щедрость разоряла и монарха и народ; его неразборчивое милосердие увеличивало число преступлений, так что те свойства, которые могли быть ценны в частном человеке, сделались важными недостатками в монархе. На время своего отсутствия он заложил Нормандию английскому узурпатору за ничтожную сумму в десять тысяч марок; но его поступление в число крестоносцев и его поведение во время войны доказали, что в его характере произошла перемена, и возвратили ему общее уважение. Другой Роберт был граф Фландрии, давшей в том столетии королев для Франции, Англии и Дании; он был прозван мечом и копьем христиан; но совершая подвиги простого солдата, он иногда позабывал об обязанностях генерала. Стефан, граф Шартра, Блуа и Труа, был одним из самых богатых принцев того времени, а число принадлежащих ему замков сравнивали с числом дней в году. Его ум был обогащен изучением литературы, и красноречивый Стефан был избран на совете вождей в председатели. Эти четверо вождей были главными начальниками французских, норманнских и британских пилигримов; но число баронов, владевших тремя или четырьмя городами, превосходило, по словам одного современника, число вождей в Троянской войне.
III. На юге Франции главное начальство над крестоносцами приняли на себя папский легат, епископ Пюийский Адемар и граф Сен-Жиля и Тулузы Раймунд, присовокуплявший к этим титулам еще более блестящие титулы герцога Нарбоннского и маркиза Прованского. Первый из них был почтенный прелат, одаренный всеми добродетелями и для этой жизни и для будущей, а второй был старый воин, сражавшийся с сарацинами в Испании и посвятивший свои преклонные лета не только на освобождение гроба Господнего, но и на постоянную его охрану. Его опытность и богатство доставляли ему большое влияние в лагере христиан, которые часто нуждались в его помощи и которым он действительно нередко помогал. Но ему было легче вызвать похвалы от неверных, чем сохранить любовь своих подданных и единоверцев. Его высокие личные достоинства затемнялись его высокомерным, завистливым и упорным характером, и хотя он употребил большое наследственное достояние на дело Божье, его благочестие было, по общему мнению, не без примеси корыстолюбия и честолюбия. Между провинциалами (провансцами), под именем которых разумели уроженцев Оверни и Лангедока, находившихся в вассальной зависимости от королевства Бургундского или Арелатского, преобладали не столько воинственные, сколько меркантильные наклонности. Раймунд собрал на соприкасавшейся с его владениями испанской границе отряд отважных авантюристов; в то время как он проходил через Ломбардию, под его знамя стекались толпы итальянцев и его военные силы дошли в совокупности до ста тысяч воинов конных и пеших. Если Раймунд прежде всех поступил в ряды крестоносцев, но выступил в походе после всех, то для этой мешкотности могли служить оправданием обширность его приготовлений и намерение навсегда расстаться с родиной.