По прошествии семи месяцев крестоносцы достигли самых ничтожных результатов, но лишились почти всей своей кавалерии и понесли громадные потери людьми от голода, от дезертирства и от изнеможения; их предприятие еще долго оставалось бы безуспешным, если бы латинский Улисс - хитрый и честолюбивый Боэмунд не прибегнул к коварству и обману. Антиохийские христиане были и многочисленны и недовольны; один сирийский ренегат, по имени Фируз, снискал расположение эмира, и ему было поручено начальство над тремя башнями, а заслуга его покаяния скрыла от глаз латинов и, быть может, от его собственных всю низость задуманной им измены. Между Фирузом и князем Тарентским скоро завелись тайные сношения ради их общих интересов и Боэмунд заявил на совещании вождей, что он в состоянии отдать город в их руки. Но он потребовал, чтобы в награду за эту услугу они признали его владетелем Антиохии, а затруднительность их положения принудила их согласиться на требование, которое было первоначально отвергнуто из зависти. Ночное нападение врасплох было совершено французскими и нормандскими принцами, лично взбиравшимися по штурмовым лестницам, которые были им сброшены с городских стен; их новый единоверец, умертвив своего не в меру добросовестного сотоварища, обнялся со служителями Христа и ввел их в город; христианская армия устремилась вперед сквозь отворенные городские ворота, и мусульмане скоро убедились, что, даже при невозможности рассчитывать на милосердие, сопротивление было бы тщетно. Но цитадель все еще не сдавалась и сами победители были скоро окружены и осаждены бесчисленными военными силами мусульманского принца Кербоги, прибывшего вместе с двадцатью восемью эмирами на выручку Антиохии. В течение двадцати пяти дней христиане находились на краю погибели, и гордый наместник халифа предоставил им на выбор только рабство или смерть. В этой крайности они собрали остатки своих военных сил, вышли из города и в одной достопамятной битве истребили или разогнали толпы тюрок и арабов, число которых могли определять в шестьсот тысяч человек без опасения встретить опровержение. Далее будет идти речь об их сверхъестественных союзниках, а человеческими причинами одержанной под Антиохией победы была отчаянная неустрашимость франков, к которой следует присовокупить смущение, раздоры и, быть может, ошибки их неискусных и самонадеянных противников. В описаниях этой битвы отразился тот беспорядок, с которым она велась; но в этих описаниях останавливают на себе наше внимание палатка Кербоги, похожая на обширный передвижной дворец, убранный с азиатской роскошью и способный вместить более двух тысяч человек, и три тысячи гвардейцев, совершенно покрытых, вместе со своими лошадьми, стальными латами.
В богатую событиями эпоху осады и защиты Антиохии крестоносцы то ободрялись каким-нибудь военным успехом, то впадали в отчаяние, то наслаждались изобилием припасов, то истощались от голода. Философ мог бы подумать, что их вера имела сильное и серьезное влияние на их поведение и что подвижники креста, шедшие освобождать гроб Господен, готовились воздержной добродетельной жизнью к каждодневному ожиданию мученической смерти. Но эта добросердечная иллюзия исчезает перед действительностью и в истории светских войн редко встречаются такие сцены невоздержанности разврата, какие происходили под стенами Антиохии. Роща Дафны уже не существовала, но воздух Сирии еще был пропитан прежними пороками; христиане увлекались всеми соблазнами, какие представляет или осуждает природа; авторитет вождей не оказывал никакого влияния; проповеди и эдикты были одинаково бессильны в борьбе с нравственной распущенностью, столь же вредной для военной дисциплины, сколько несогласной с чистотой евангельского учения. В первые дни осады Антиохии и в первые дни обладания этим городом франки истребили с беззаботной непредусмотрительностью запасы провианта, которых могло бы достать, при строгой бережливости, на несколько недель и даже месяцев; в опустошенных окрестностях нельзя было ничего добыть, и даже туда они не могли проникать с той минуты, как были окружены тюрками. Неизменные спутницы лишений, болезни усиливались от зимних дождей и от летней жары, от нездоровой пищи и от тесноты, в которой жила эта масса людей, со всех сторон окруженных неприятелем. Сцены голода и мировой язвы всегда одинаковы и всегда отвратительны, и нам служило облегчением для этих страданий. Остатки сокровищ или добычи расточались на приобретение самой отвратительной пищи, а в каком бедственном положении находились бедняки, видно из того, что за козу платили три марки серебра, а за тощего верблюда - пятнадцать марок и что граф Фландрский просил как милости, чтобы ему дали пообедать, а герцог Готфрид взял взаимообразно чужого коня! На произведенном в лагере смотре было шестьдесят тысяч лошадей; из них оставалось перед окончанием осады две тысячи, а из этих двух тысяч можно было набрать в день битвы не более двухсот годных для употребления. Упадок физических сил и расстроенное от страха воображение заглушили пылкий энтузиазм пилигримов и желание сохранить свою жизнь брало верх над внушениями чести и религии. Между вождями можно назвать трех героев без страха и упрека: Готфрида Булонского, в котором душевная бодрость поддерживалась его благородным благочестием; Боэмунда, которого поддерживали честолюбие и личные интересы и Танкреда, который объявил как настоящий рыцарь, что пока будет стоять во главе сорока всадников, он не откажется от палестинской экспедиции. Но графы Тулузский и Провансский были заподозрены в притворном расстройстве здоровья; герцог Нормандский был отозван от берегов моря наложенными на него церковными карами; Гуго Великий хотя и командовал авангардом армии, но воспользовался сомнительным предлогом для возвращения во Францию, а граф Шартрский Стефан позорно покинул и знамя, которое носил, и совет, в котором председательствовал. Солдаты были обескуражены бегством виконта Мелюнского Вильгельма, прозванного Плотником за тяжелые удары, которые он наносил своей боевой секирой, а святые люди были скандализованы нравственным падением Петра Пустынника, который, вооружив Европу против Азии, попытался спастись бегством от эпитамии, наложенной на него невольным постом. Имена очень многих малодушных воинов (говорит один историк) были вычеркнуты из книги жизни, и позорное прозвище канатных плясунов было дано тем дезертирам, которые перелезали ночью по веревкам через стены Антиохии. Император Алексей, по-видимому собиравшийся идти на помощь к латинам, отказался от этого намерения, узнавши об их безнадежном положении. Они ожидали своей участи в безмолвном отчаянии; клятвы и наказания оказывались бесплодными и чтобы заставить солдат оберегать городские стены, приходилось зажигать помещения, в которых они жили.