Даже божеское всемогущество не может избежать ропота со стороны верующих, которые не сходятся между собою в том, чего желают; поэтому неудивительно, что освобождение Иерусалима, считавшееся в Европе за ниспосланное небесами благополучие, оплакивалось в Азии как общественное бедствие и, быть может, даже ставилось Провидению в упрек. После утраты Иерусалима сирийские беглецы повсюду распространили смятение и страх; Багдад смиренно погрузился в скорбь; дамаскский кади Зейнеддин вырвал свою бороду в присутствии халифа, и все члены дивана расплакались при его рассказе об этом печальном событии. Но повелители правоверных были в состоянии только плакать; они сами были пленниками в руках тюрок; в последнем веке Аббассидов им была возвращена некоторая доля светской власти, но их скромное честолюбие довольствовалось Багдадом и соседними провинциями. Их тираны, сельджукские султаны, испытали на себе общую участь всех азиатских династий и от эпохи мужества и могущества перешли к эпохе внутренних раздоров, вырождения и упадка; у них не было ни мужества, ни военных сил для защиты их религии, а живший в своем отдаленном персидском царстве, последний герой из этого царского рода Санджар не был известен христианам ни по имени, ни по военным подвигам. Между тем как султаны были опутаны шелковыми сетями гарема, за благочестивое дело взялись их рабы атабеки, тюркское название которых можно перевести точно так же, как и название византийских патрициев, словами отец монарха. Храбрый тюрок Аскансар был фаворитом Малик-шаха, от которого получил право стоять по правую руку от его трона; но во время меж-дусобных войн, возникших после смерти монарха, он лишился и своего алеппского губернатора и жизни. Подчиненные ему эмиры остались верными его сыну Зенги, впервые выступившему на военное поприще во время поражения, понесенного от франков под Антиохией; тридцать кампаний, совершенных на службе у халифа и у султана, упрочили его военную репутацию и ему, как единственному человеку, способному вступиться за религию пророка, было вверено главное начальство в Мосуле. Зенги не обманул возложенных на него надежд; после двадцатипятидневной осады он взял приступом город Эдессу и отнял у франков все, что они завоевали по ту сторону Евфрата; воинственные племена Курдистана подчинились независимому владетелю Мосула и Алеппо; его солдаты приучились считать лагерь за свое единственное отечество; они были уверены в его щедрости при распределении наград и в том, что он позаботится о покинутых им семьях. Во главе этих ветеранов его сын Нуреддин мало-помалу собрал разрозненные силы магометан, присоединил царство Дамаск к царству Алеппо и успешно вел продолжительную войну против сирийских христиан; он расширил свои огромные владения от Тигра до Нила, и Аббассиды наградили этого преданного служителя титулами и прерогативами царской власти. Сами латины отдавали справедливость благоразумию и мужеству этого непримиримого врага, и даже его правосудию и благочестию. В своей частной жизни, в своей системе управления этот благочестивый воин обнаруживал религиозное рвение первых халифов и был так же, как они, прост в своих привычках. Золото и шелк были изгнаны из его дворца; он запретил в своих владениях употребление вина, государственные доходы употреблял только на общественные нужды, а на ведение своего скромного домашнего хозяйства употреблял только доходы, получавшиеся с его собственного поместья, которое было куплено на доставшуюся ему по закону долю военной добычи. Его любимая султанша обратилась к нему с просьбой о покупке каких-то женских нарядов. “Увы! (сказал царь) я живу в страхе Божием, и я не более как казначей мусульман. Я не могу тратить того, что им принадлежит; но у меня еще есть три лавки в городе Хомс; их вы можете взять, но, кроме них, я ничего не могу вам дать”. Его судебная палата наводила страх на знатных людей, а для бедняков служила убежищем. Через несколько лет после смерти султана один из его бывших подданных, пострадавший от какой-то несправедливости, громко воскликнул на улице Дамаска: “О Нуреддин, Нуреддин, куда ты скрылся? Восстань, чтобы пожалеть о нас и помочь нам!” Народ пришел в волнение, а царствовавший тиран устыдился или задрожал от страха при имени умершего монарха.
Военные предприятия тюрок и франков лишили Фатимидов Сирии. В Египте упадок их репутации и влияния был еще более ощутим. Тем не менее в их лице все еще чтили потомков и преемников пророка; они жили взаперти в каирском дворце, окруженные внешним почетом, и святость их особы редко профанировали взоры подданных и чужеземцев. Латинские послы подробно описали, как их провели к халифу сквозь множество темных проходов и освещенных галерей; эту сцену оживляли щебетание птиц и журчание фонтанов; ей придавали блеск богатое убранство комнат и редкие звери; о царских сокровищах послы могли составить себе понятие частью по тому, что видели и еще более по тому, что угадывали; длинный ряд раскрытых дверей охраняли чернокожие солдаты и дворцовые евнухи. Святилище, в котором находился монарх, было прикрыто занавесью; сопровождавший послов визирь положил в сторону свой палаш и три раза пал ниц; затем занавесь была отдернута, и послы узрели повелителя правоверных, который выразил свою волю своему главному рабу. Но этот раб был его повелителем; визири или султаны присвоили себе высшее управление Египтом; соперничавшие кандидаты отстаивали свои притязания с оружием в руках, а имя самого достойного или самого сильного из них вставлялось в царский патент, дававший высшую правительственную власть. Партии Даргама и Шавера попеременно изгоняли одна другую и из столицы и из страны, а самая слабая из них прибегала к опасному покровительству султана Дамаскского или короля Иерусалимского, которые были постоянными врагами и секты и монархии Фатимидов. Тюрки были более страшны по своим военным силам и по своей религии; но франки могли пройти удобным путем от Газы до берегов Нила, между тем как, вследствие географического положения владения Нуреддина, его войскам пришлось бы сделать длинный и трудный обход вокруг Аравии, во время которого они должны бы были выносить жажду, крайнюю усталость и жгучие степные ветры. Из религиозного рвения, или из честолюбия, тюркский монарх питал тайное желание властвовать над Египтом от имени Аббассидов, но видимым предлогом для первой экспедиции послужило желание возвратить власть Шаверу, который обратился к нему за помощью, а главное начальство было вверено храброму ветерану, эмиру Шираку. Дергам не выдержал борьбы и был убит; но неблагодарность, зависть и основательные опасения побудили его счастливого соперника обратиться к Иерусалимскому королю с просьбой избавить Египет от его наглых благодетелей. Шираку не был в состоянии бороться с соединенными силами двух противников; он отказался от своих недавних завоеваний и очистил Белбей или Пелузий с условием, что ему дозволят беспрепятственно отступить. В то время, как тюрки дефилировали перед неприятелем, а их генерал ехал в тылу, наблюдая за порядком и держа в руках боевую секиру, какой-то франк осмелился спросить у него, не боится ли он нападения. “Вы, конечно, можете сделать нападение (отвечал неустрашимый эмир), но будьте уверены, что каждый из моих солдат, прежде чем переселиться в рай, отправит в ад одного из неверных”. Его рассказы о богатствах страны, об изнеженности туземцев и о беспорядочном управлении оживили надежды Нуреддина; багдадский халиф одобрил его благочестивое намерение и Ширку вторично вступил в Египет с двенадцатью тысячами тюрок и одиннадцатью тысячами арабов. Его военные силы все-таки не могли равняться с союзными армиями франков и сарацинов, и я усматриваю необычайное военное искусство в его переходе через Нил, в его отступлении в Фиваиду, в его мастерских военных эволюциях во время битвы при Бабене, в его неожиданном нападении на Александрию, в его маршах и контрмаршах по египетским равнинам и долинам от тропика до берегов моря. Его искусству содействовало мужество его войск, и один мамелюк воскликнул накануне битвы:”Если мы не в состоянии вырвать Египет из рук этих собак - христиан, то почему же мы не отказываемся от обещанных султаном почетных отличий и наград, почему мы не идем пахать землю вместе с крестьянами или прясть вместе с гаремными женщинами?” Однако, несмотря на все усилия, несмотря на упорную оборону Александрии его племянником Саладином, Шираку закончил свою вторичную экспедицию почетной капитуляцией и отступлением, а Нуреддин решился приберечь его воинские дарования к тому времени, когда можно будет предпринять третью экспедицию при более благоприятных условиях. Такие условия были вскоре после того созданы честолюбием и корыстолюбием иерусалимского короля Амальрика или Амори, проникшегося пагубным убеждением, что в сношениях с врагами Божьими нет надобности соблюдать правила чести. Он нашел поощрение со стороны религиозного воина - гроссмейстера ордена Иоаннитов; константинопольский император доставил ему или обещал доставить флот для того, чтобы он мог действовать сообща с сирийскими армиями, и вероломный христианин, не довольствовавшийся добычей и субсидиями из Египта, предпринял завоевание страны. В этом затруднительном положении мусульмане обратились за помощью к владетелю Дамаска; окруженный со всех сторон опасностями, визирь согласился на единодушное требование своих единоверцев, и Нуреддин был, по-видимому, удовлетворен предложенной ему третьей частью египетских доходов. Франки уже стояли у ворот Каира; но при их приближении были сожжены и предместия, и старый город; они были введены в заблуждение неискренними переговорами о мире, а их суда не были в состоянии подняться вверх по Нилу. Благоразумие заставило их уклониться от борьбы с тюрками внутри неприятельской страны, и Амори возвратился в Палестину, навлекши на себя позор и упреки, которыми всегда сопровождаются несправедливые предприятия, если они не увенчиваются успехом. После этого отступления франков на Ширак было надето почетное одеяние, которое он скоро запятнал кровью несчастного Шавера. В течение некоторого времени тюркские эмиры снисходили до того, что исполняли должность визиря; но это владычество иноземцев ускорило падение самих Фатимидов, а этот переворот, при котором не было пролито ни одной капли крови, совершился путем отдачи приказания и произнесения одного слова. Халифы были унижены в общем мнении своей собственной слабостью и тиранией визирей; их подданные краснели от стыда, когда потомок и преемник пророка протягивал свою голую руку для того, чтобы пожать толстую лапу латинского посла; они плакали, когда он посылал султану Дамаска, с целью возбудить в нем сострадание, волосы своих жен в доказательство их скорби и страха. По приказанию Нуреддина и по приговору магометанских ученых, были с торжеством снова введены в употребление священные имена Абу Бакра, Омара и Османа; багдадский калиф Мостади был признан в публичных молитвах настоящим повелителем правоверных, а зеленые одеяния сыновей Али были заменены одеяниями черного цвета, которые были отличием Аббассидов. Последний представитель этого рода, халиф Адхед пережил эти события только десятью днями и кончил свою жизнь в счастливом неведении своей участи; его сокровища обеспечили преданность солдат и заглушили ропот сектантов и ни при одном из позднейших переворотов Египтяне не уклонялись от православной традиции мусульман.