Он мог ожидать, что осада города, который пользовался таким почетом и на земле и на небесах и судьбой которого так интересовались и Европа и Азия, воспламенит последние искры энтузиазма и что из шестидесяти тысяч христиан каждый превратиться в солдата, а каждый солдат будет кандидатом на звание мученика. Но королева Сивилла дрожала от страха и за себя и за своего пленного супруга, а спасшиеся от тюркских мечей и от тюркского плена бароны и рыцари руководствовались ввиду общей гибели прежним соперничеством и себялюбием. Самую многочисленную часть населения составляли греки и восточные христиане, научившиеся из опыта предпочитать магометанское иго латинскому, а гроб Господень привлекал к себе толпы бедняков низкого звания, у которых не было ни оружия, ни мужества и которые жили только подаяниями пилигримов. Для защиты Иерусалима было сделано несколько слабых и торопливых усилий, но победоносная неприятельская армия отразила вылазки осажденных, придвинула свои военные машины, сделала в городской стене брешь шириной в пятнадцать локтей, приставила к ней штурмовые лестницы и на четырнадцатый день водрузила над брешью двенадцать знамен пророка и султана. Королева, женщины, и монахи отправились босоногими в торжественной процессии молить Сына Божия, чтобы он предохранил свою гробницу и свое достояние от посягательства нечестивцев - но все было тщетно. Им пришлось положиться на милосердие победителя, а первая депутация, отправленная с просьбой о пощаде, получила решительный отказ. Победитель отвечал, что “он поклялся отомстить за продолжительные страдания, которые так терпеливо выносились мусульманами, что время помилования прошло и что настала минута отмщения за кровь невинных людей, пролитую Готфридом и первыми крестоносцами”. Но отчаянное и успешное сопротивление франков предостерегло султана от уверенности в победе; он почтительно выслушал воззвание к общему Отцу всего человечества и под влиянием человеколюбия в нем смягчилась суровость фанатика и победителя. Он согласился пощадить при сдаче города жизнь его жителей. Грекам и восточным христианам было дозволено жить под его владычеством; но вместе с тем было условлено, что все франки и латины покинут Иерусалим в течение сорока дней и будут отправлены под охраной в приморские портовые города Сирии и Египта, что за каждого мужчину будет уплачено по десяти золотых монет, за каждую женщину по пяти, за каждого ребенка по одной, и что те, которые не будут в состоянии купить свою свободу, поступят в вечное рабство. Некоторые писатели с удовольствием и злорадством сравнивали человеколюбие Саладина с избиением магометан во время Крестового похода. В этом случае различие обусловливалось чисто личным характером завоевателей; но мы не должны позабывать то, что христиане предложили сдаться на капитуляцию, а жившие в Иерусалиме магометане выдерживали осаду до последней крайности и что город был взят приступом. Впрочем, тюркскому завоевателю нельзя не отдать справедливости в том, что он добросовестно исполнил все условия договора, и его нельзя не похвалить за сострадание, с которым он отнесся к бедственному положению побежденных. Вместо того чтобы требовать аккуратной уплаты должных ему денег, он принял тридцать тысяч византинов в качестве выкупа за семь тысяч бедняков; от двух до трех тысяч бедняков были отпущены им из сострадания на волю без всякого выкупа, а число оставленных им в рабстве было уменьшено до одиннадцати или до четырнадцати тысяч. Во время его свидания с королевой самым приятным для нее утешением были его слова и даже слезы; его щедрые подаяния радовали тех, кого война лишила родителей или мужей, а хотя Иоаниты сражались против него, он дозволил оставаться в Иерусалиме в течение одного года тем рыцарям этого ордена, которые были благочестивее своих товарищей, так как занимались уходом за больными. За такое милосердие Саладин достоин нашего удивления и уважения. Ему не было никакой надобности притворяться, а его суровый фанатизм мог бы заставить его скорее скрывать, чем выставлять напоказ свое преступное сострадание к врагам Корана. После того, как Иерусалим был очищен от иноземцев, султан совершил свой торжественный въезд в город с развевавшимися от ветра знаменами и при звуках военной музыки. Большая Омарова мечеть, которую христиане превратили в церковь, была снова посвящена единому Богу и его пророку Мухаммеду; стены и полы были очищены розовой водой, а в святилище была поставлена кафедра работы Нуреддина. Но когда блиставший на куполе золотой крест был сброшен вниз и когда его потащили по улицам, христиане стали испускать жалобные вопли, на которые мусульмане отвечали радостными возгласами. В сделанных из слоновой кости четырех ящиках патриарх уложил кресты, образа, сосуды и мощи, находившиеся в святом городе; эти ящики были задержаны победителем, пожелавшим представить халифу эти трофеи христианского идолопоклонства. Впрочем, он согласился поручить их на хранение патриарху и владетелю Антиохии, и этот благочестивый залог был выкуплен Ричардом Английским за пятьдесят две тысячи золотых византинов.
Народы могли опасаться или с удовольствием ожидать, что латины будут немедленно и окончательно выгнаны из Сирии, но это случилось лишь по прошествии с лишком ста лет после смерти Саладина. В своей победоносной карьере Саладин был впервые задержан сопротивлением Тира; сдавшиеся на капитуляцию войска и гарнизоны были неосторожно отправлены в один и тот же порт; они были так многочисленны, что были в состоянии оборонять город, а прибытие Конрада Монферратского внушило этой беспорядочной массы людей самоуверенность и единодушие. Отец Конрада был почетный пилигрим, попавшийся в плен во время битвы при Тивериаде; но об этом несчастии еще не знали в Италии и в Греции, когда влекомый честолюбием и благочестием сын решился посетить наследственные владения своего царственного племянника, юного Балдуина. Вид турецких знамен предостерег его от высадки на берегах подле Яффы, и в лице Конрада все единогласно приветствовали владетеля и защитника Тира, который уже был осажден завоевателем Иерусалима. Благодаря непоколебимости своего рвения, а может быть и благодаря тому, что ему было известно великодушие его противника, он не убоялся угрозы султана и объявил, что если бы его престарелого отца вывели из-за городских стен, он сам пустил бы первую стрелу и стал бы гордиться своим происхождением от христианского мученика. Египетскому флоту дозволили беспрепятственно войти в тирскую гавань; но вслед за тем цепи были мгновенно спущены и пять галер были частью потоплены, частью взяты; тысяча тюрок были убиты при одной вылазке и Саладин, сжегши свои военные машины, закончил блистательную кампанию позорным отступлением к Дамаску. Ему скоро пришлось бороться с более страшной бурей. Онемевшую чувствительность европейцев снова расшевелили трогательные рассказы о рабском положении и профанации Иерусалима и даже картины, изображавшие это положение самыми живыми красками. Император Фридрих Барбаросса и короли Франции и Англии вступили в число крестоносцев, а их медленных и громадных приготовлений не захотели дожидаться приморские государства, берега которых омываются Средиземным морем и океаном. Искусные и предусмотрительные итальянцы прежде всех отплыли на кораблях, доставленных Генуей, Пизой и Венецией. Вслед за ними скоро отправились самые нетерпеливые из пилигримов Франции, Нормандии и западных островов. Около ста кораблей наполнились сильными подкреплениями, доставленными из Франции, Фрисландии и Дании, а этих северных воинов можно было узнавать на полях сражений по их высокому росту и по их тяжелым боевым секирам. Число прибывших в Тир крестоносцев возросло до того, что они уже не могли уместиться внутри городских стен; к тому же не все из них были расположены повиноваться Конраду. Они оплакивали несчастья и уважали звание Лyзиньяна, которого тюрки выпустили из заключения, быть может, с целью вызвать раздоры в армии франков. Лузиньян предложил отнять у неприятеля Птолемаиду или Акру, находившуюся в тридцати милях к югу от Тира, и этот город был окружен вначале двумя тысячами кавалерии и тридцатью тысячами пехоты, состоявшими под его номинальным начальством. Я не буду подробно описывать эту достопамятную осаду, длившуюся около двух лет и поглотившую на небольшом пространстве военные силы Европы и Азии. Никогда еще пламя энтузиазма не разгоралось с более свирепой и более разрушительной яростью, а истинные верующие (так называли себя оба противника) хотя и чтили своих мучеников, однако не могли отказывать в похвале ложно направленному усердию и мужеству своих противников. При первом звуке священной трубы под знамя служителя пророка собрались мусульмане из Египта, Сирии, Аравии и восточных провинций; его лагерь постоянно был раскинут в нескольких милях от Акры и он заботился день и ночь об избавлении своих единоверцев и об истреблении франков. Вблизи горы Кармеля было выдержано девять битв, которые не были недостойны этого названия, но успех был до такой степени изменчив, что в одном сражении султан проник в город, а во время одной вылазки христиане проникли в султанскую палатку. При помощи водолазов и голубей поддерживались постоянные сношения с осажденными, а всякий раз, как доступ со стороны моря оказывался открытым, истощенный гарнизон увозился, а в город вводились новые войска. Армию латинов уменьшали голод, мечи и климат, но палатки умерших наполнялись новыми пилигримами, которые преувеличивали и многочисленность, и торопливость шедших к ним на помощь соотечественников. В низших слоях крестоносцев с изумлением внимали рассказам, будто сам папа приближается к Константинополю во главе бесчисленной армии. Выступление в поход императора возбуждало на востоке более серьезные опасения; препятствия, которые он встречал в Азии и даже в Греции, были созданы политикой Саладина; радость, с которой Саладин узнал о смерти Барбароссы, была так же велика, как его высокое мнение об императоре, а прибытие герцога Швабского с остатками его измученной походом армии из пяти тысяч германцев скорей обескуражило, чем ободрило христиан. Наконец, весной следующего года флоты французский и английский бросили якорь в бухте подле Акры и соревнование двух юных королей Филиппа Августа и Ричарда Плантагенета внесло в операции осады свежую энергию. После того как все средства обороны были испробованы и все надежды рушились, защитники Акры покорились своей участи; от них была принята капитуляция, но на очень тяжелых условиях: за сохранение своей жизни и свободы они обязались уплатить выкуп в двести тысяч золотых монет, возвратить сотню взятых в плен дворян и тысячу пятьсот пленников низшего разряда и обратно отдать древо от святого креста. Какие-то недоразумения касательно условий договора и мешкотность в исполнении этих условий снова воспламенили ярость франков, и три тысячи мусульман были обезглавлены по приказанию кровожадного Ричарда, почти на глазах у султана. Взятие Акры доставило латинам сильную крепость и удобную гавань, но эта выгодная позиция была куплена очень дорогой ценой. Министр и историк Саладина определяет, на основании указаний неприятеля, в пять или шестьсот тысяч христиан, мало-помалу прибывавших из Европы, и более чем во сто тысяч число убитых; он говорит, что еще более велико было число тех, которые погибли от болезней и от кораблекрушений, что лишь небольшая часть этого громадного сборища возвратилась на родину.