Когда шестеро послов от французских пилигримов прибыли в Венецию, они были гостеприимно приняты во дворце св. Марка царствовавшим дожем, который назывался Энрико Дандоло и, находясь в последнем периоде человеческой жизни, занимал блестящее место между самыми знаменитыми людьми своего времени. Несмотря на свои преклонные лета и на потерю зрения, Дандоло сохранял свежесть ума и энергию; он был одарен и мужеством героя, желавшего ознаменовать свое управление какими-нибудь достопамятными подвигами, и мудростью патриота, желавшего основать свою славу и величие на благе своего отечества. Он отвечал, что высоко ценил отважный энтузиазм и благородную самоуверенность баронов и их депутатов, что будь он частным человеком, он пожелал бы окончить свою жизнь на служении такому делу и в таком обществе, но что он слуга республики и потому должен предварительно посоветоваться о таком важном деле со своими сотоварищами. Предложение французов сначала обсуждалось шестью мудрецами, выбранными незадолго перед тем для контролирования администрации дожа; затем его содержание было сообщено сорока членам государственного совета, и наконец было предоставлено на усмотрение законодательного собрания из четырехсот пятидесяти представителей, ежегодно избиравшихся в шести городских кварталах. И в мирное и в военное время дож все-таки был главой республики; его легальный авторитет поддерживался личной репутацией Дандоло; все, что он находил в предлагаемом союзе выгодным для государства, было взвешено и одобрено и он был уполномочен предложить послам следующие условия договора. Крестоносцы должны собраться в Венеции в будущем году к празднику св. Иоанна; плоскодонные суда будут приготовлены для помещения четырех с половиной тысяч лошадей и девяти тысяч оруженосцев, сверх того будет приготовлено достаточное число судов для перевозки четырех с половиной тысяч рыцарей и двадцати тысяч пехотинцев; в течение девяти месяцев крестоносцев будут снабжать съестными припасами и их перевезут на какой бы то ни было берег, на который они будут призваны служением Богу и христианству; республика со своей стороны обязывалась доставить эскадру из пятидесяти галер. От пилигримов потребовали, чтоб до их отъезда была уплачена сумма в восемьдесят пять тысяч марок серебра и чтоб все завоевания как на море, так и на суше были поровну разделены между союзниками. Это были тяжелые условия, но необходимость в содействии венецианцев была настоятельна, а французские бароны так же щедро тратили свои деньги, как щедро проливали свою кровь. Для утверждения договора было созвано общее собрание; в обширной церкви св. Марка и на соседней площади собрались десять тысяч граждан и высокорожденным депутатам пришлось в первый раз униженно преклониться перед верховенством народа. “Знаменитые венецианцы, - сказал маршал Шампани, - мы присланы самыми великими и самыми могущественными французскими баронами просить у тех, кто владычествует на морях, содействия в освобождении Иерусалима. По их приказанию мы падаем к вашим стопам и встанем только тогда, когда вы дадите нам обещание отмстить вместе с нами за оскорбление Христа”. Их красноречие и слезы, их воинственная наружность и смиренная поза вызвали общие одобрительные возгласы, которые, по словам Готфрида, походили на гул от землетрясения. Почтенный дож взошел на трибуну, чтоб подкрепить их ходатайство теми честными и добродетельными мотивами, которые только и можно излагать перед народными сходками; договор был написан на пергаменте, скреплен клятвами и печатями, принят плакавшими от радости представителями Франции и Венеции и отправлен в Рим на утверждение папы Иннокентия Третьего. Две тысячи марок были заняты у купцов на первые расходы по вооружению. Из шести депутатов двое переехали обратно через Альпы, чтоб сообщить о своем успехе, а четверо остальных безуспешно попытались возбудить рвение и соревнование в республиках генуэзской и пизанской.
Исполнению этого договора воспрепятствовали непредвиденные затруднения и задержки. На своем возвратном пути в Труа, маршал нашел радушный прием и одобрение у графа Шампани Теобальда, который был единогласно выбран союзниками в главнокомандующие. Но здоровье этого храброго юноши уже приходило в упадок; его положение скоро сделалось безнадежным и он горевал о том, что судьба обрекла его на преждевременную смерть не на поле битвы, а в постели. Перед смертью принц роздал свои сокровища своим храбрым и многочисленным вассалам; они поклялись в его присутствии, что исполнят и его обет и свой собственный, но, по словам маршала, некоторые из них приняли подарок, а своего слова не сдержали. Более энергичные крестоносцы созвали в Суассоне парламент для избрания нового главнокомандующего, но французские принцы оказались такими неспособными, завистливыми или неподатливыми, что между ними не нашлось ни одного, который был бы и способен и расположен взять на себя руководство предприятием. Они остановили свой выбор на чужеземце, - на маркизе Монферратском Бонифации, который происходил из рода героев и сам снискал репутацию даровитого полководца и политика, а этому итальянцу не дозволяли отклонить такой лестный вызов ни благочестие, ни честолюбие. Посетив французский двор, где он был принят как друг и как родственник, маркиз принял в суассонской церкви крест пилигрима и жезл главнокомандующего и немедленно после того переехал обратно через Альпы для того, чтоб заняться приготовлениями к дальней восточной экспедиции. Незадолго перед Троицыным днем он развернул свое знамя и выступил во главе итальянцев в Венецию; ему предшествовали или за ним следовали графы Фландрии и Блуа и самые почтенные французские бароны, а их число было увеличено германскими пилигримами, которые имели в виду одинаковую с ними цель и руководствовались одинаковыми мотивами. Венецианцы исполнили и даже превзошли принятые на себя обязательства; они построили конюшни для лошадей и казармы для войск; магазины они в избытке наполнили фуражом и съестными припасами, и флот из транспортных судов, кораблей и галер был готов к отплытию, лишь только республика получит условленную плату за наем судов и за сделанные вооружения. Но эта плата была не по силам собравшимся в Венеции крестоносцам. Фламандцы, оказывавшие своему графу лишь добровольную и непрочную покорность, предприняли на своих собственных судах длинное плавание по океану и Средиземному морю, а многие из французских и итальянских крестоносцев предпочли более дешевый и более удобный морской переезд в Святую Землю из Марселя и из Апулии. Каждый из прибывших в Венецию пилигримов мог основательно жаловаться на то, что после уплаты приходившейся на его долю контрибуции его заставляли еще платить за его отсутствующих товарищей; золотая и серебряная посуда, которую вожди добровольно отдали в казну св. Марка, была великодушным, но неудовлетворительным пожертвованием и несмотря на все усилия все еще недоставало тридцати четырех тысяч марок для уплаты всей условленной суммы. Это препятствие было устранено политикой и патриотизмом дожа, объявившего баронам, что если они помогут венецианцам овладеть несколькими возмутившимися городами Далмации, он примет личное участие в священной войне и исходатайствует у республики отсрочку уплаты до того времени, когда какое-нибудь выгодное завоевание доставит крестоносцам средство расплатиться. После продолжительных угрызений совести и колебаний бароны нашли, что лучше согласиться на эти условия, чем отказаться от предприятия, и первые военные действия флота и армии были направлены против находившейся на берегах Славонии сильной крепости Зар, которая сбросила с себя зависимость от Венеции и обратилась к королю Венгрии с просьбой о защите. Крестоносцы прорвались сквозь цепи или бревна, загораживавшие вход в гавань, высадили на сушу своих лошадей и свои войска вместе с военными машинами и принудили жителей сдаться на произвол победителей после пятидневного сопротивления; жизнь жителей Зары была пощажена, но за свое восстание они были наказаны разграблением их домов и разрушением их городских стен. Время года было позднее, поэтому французы и венецианцы решились перезимовать в безопасной гавани и в обильной съестными припасами стране; но их спокойствие нарушали национальные и шумные ссоры между солдатами и матросами. Взятие Зары посеяло семена раздоров и скандала; оружие союзников запятналось в самом начале предприятия кровью не неверных, а христиан; и король Венгрии и его новые подданные также принадлежали к числу поборников креста, а угрызения совести людей благочестивых усиливались от того, что пилигримы стали обнаруживать и страх и утомление. Папа отлучил от церкви фальшивых крестоносцев, которые грабили и убивали своих единоверцев; от громов Ватикана спаслись только маркиз Бонифаций и Симон Монфорский, - первый потому, что совершенно покинул лагерь. Иннокентий охотно простил бы добродушных и послушных французских грешников, но его раздражало упорное здравомыслие венецианцев, которые не хотели сознаться в своей виновности, не принимали прощения и не дозволяли лицу духовного звания вмешиваться в их светские дела.