Впрочем, из Колизея редко делалось такое употребление и устроенное в нем публичное зрелище, о котором только что шла речь, едва ли не было единственным; жители постоянно нуждались в строительном материале, который могли добывать из Колизея беспрепятственно или со спокойной совестью. В четырнадцатом столетии состоялось позорное соглашение, признававшее за приверженцами обеих партий право пользоваться камнями из Колизея, а Поджио скорбел о том, что безрассудные римляне большей частью выжигали из этих камней известь. Чтоб положить конец этим злоупотреблениям и чтоб предотвратить преступления, которые могли совершаться в ночное время в этом уединенном и мрачном убежище, Евгений Четвертый окружил его стеной и издал долго сохранявшуюся в подлиннике хартию, которую предоставлял монахам соседнего монастыря, и место, на котором был выстроен Колизей, и самое здание. После его смерти стена была разрушена возмутившимся народом, и если бы этот народ сам относился с уважением к этому благородному памятнику величия его предков, то можно бы было одобрить постановленное им решение, что Колизей никогда не может сделаться чьей-либо частной собственностью. Внутренность здания потерпела повреждения, но в половине шестнадцатого столетия, которая была эпохой изящного вкуса и учености, еще была совершенно цела внешняя окружность здания в тысячу шестьсот двенадцать футов и еще были видны три ряда арок (по восьмидесяти в каждом), достигавших высоты ста восьми футов. Виновниками разрушения, до которого Колизей доведен в настоящее время, были племянники Павла Третьего, и посещающие дворец Фарнезе путешественники должны проклинать этих князей-выскочек за их святотатство и роскошь. Такого же упрека достойны Барберини, и при каждом возведении нового папы на престол можно было опасаться таких же посягательств, пока Колизей не был поставлен под охрану религии самым просвещенным из римских первосвященников Бенедиктом Четырнадцатым, который объявил священным то место, где гонения и вымысел проливали кровь стольких христианских мучеников.
Когда Петрарка в первый раз наслаждался осмотром тех памятников, которые даже в своих разбросанных развалинах превосходят все, что о них рассказывают самые красноречивые описания, его поразило удивлением беспечное равнодушие самих римлян; когда он убедился, что, за исключением его друга Риенци и одного из Колонна, местные аристократы и уроженцы были менее близко знакомы с римскими древностями, чем иноземец с берегов Роны, это открытие внушило ему не городость, а смирение. О невежестве и легковерии римлян можно судить по составленному в начале тринадцатого столетия описанию города; я не буду останавливаться на многочисленных ошибках относительно названий и указаний местности и ограничусь легендой о Капитолии, которая вызовет на устах читателя улыбку презрения и негодования. "Капитолий, — говорит анонимный автор описания, — так назван потому, что стоит во главе всего мира; там когда-то жили консулы и сенаторы, управлявшие городом и всеми земными странами. Окружавшие его толстые и высокие стены были покрыты хрусталем и золотом, а их крыша была украшена самой роскошной и самой изящной резьбой. Ниже цитадели стоял золотой дворец, который был большей частью украшен драгоценными каменьями и по своей цене мог равняться третьей части всего мира. Там были поставлены в ряд статуи всех провинций и у каждой статуи висел на шее небольшой колокольчик; а искусство и магия дошли в ту пору до того, что как только которая-нибудь из провинций восставала против Рима, изображавшая эту провинцию статуя поворачивалась в ее сторону лицом, колокольчик начинал звонить, прорицатель Капитолия возвещал о совершившемся чуде и сенат был предупрежден об угрожавшей опасности". В том же описании приведен другой, хотя и менее важный, но не менее нелепый факт; он касается тех двух мраморных коней, которых вели два совершенно раздетых юноши и которые были впоследствии перенесены из бань Константина на Квиринальский холм. Автор говорит, что эти кони были произведениями Фидия и Праксителя; ему можно бы было извинить за неосновательное предложение, если бы он не перенес тех двух греческих скульпторов, почти через четырехсотлетний промежуток времени, из века Перикла в век Тиберия, и если бы он не превратил их в двух философов или чародеев, которые выдавали свою наготу за символ истины и знания, описывали императору все, что он делал в самой глубокой тайне, и, отказавшись от всяких денежных наград, просили как чести позволения оставить потомству этот памятник своего искусства. Так сильно увлекавшиеся магией римляне были равнодушны к красотам искусства; Поджио видел в Риме только пять статуй, а множество других статуй, случайно или с намерением погребенных под развалинами, было откопано, к счастью, уже в ту более позднюю пору, когда произведениям искусства уже не грозила никакая опасность и когда люди были более просвещенны. Изображение Нила, которое служит в настоящее время украшением для Ватикана, было найдено работниками, копавшими землю в винограднике подле храма или монастыря Минервы; но владельцу так надоели посещения любопытных, что он снова закопал в землю этот ни на что негодный кусок мрамора. Открытие Помпеевой статуи, имевшей десять футов в вышину, послужило поводом для процесса. Она была отыскана под стеной, разделявшей владения двух соседей; справедливый судья решил, что для удовлетворения обоих владельцев следует отделить голову от туловища, и этот приговор был бы приведен в исполнение, если бы вмешательство одного кардинала и щедрость папы не спасли римского героя от варварства его соотечественников.