— Родич? — Спросил Тум.
— Можно и так сказать. У нас с ним одно проклятье.
Тум покивал, словно что-то понял и его это интересовало, хотя это было не совсем так.
— Я ничего не понимаю. Что со мной происходит? — Спросил Гуннар, глядя на Лилит.
— Ты обречён точно так же, как и я. Есть ещё двое, как мы, застрявшие в телах детей. Теперь нас четверо. С тобой или с кем-то близким тебе заключил сделку человек по имени Корвус. Теперь ты — его тень, его слуга и его вечный раб. Что он повелит, то ты исполнишь без всяких сомнений. Ты бессмертен. Вот, что это за проклятье.
Гуннар взялся за голову этим тонкими ручками и, согнувшись в три погибели, заскулил. Лилит смотрела на это без тени эмоций. Правильно, думала она, верно. Напитывайся искомым гневом к этому человеку. Ненавидь и презирай его, как я, он этого заслужил. Пусть трижды будет гореть Корвус, обрёкший тебя, меня и бог ещё знает кого, на эти вечные муки. Желай ему смерти и рано или поздно это желание сбудется.
Граф Каэрна
Граф стоял у широкого окна, сложив руки за спиной и любовался садом, зелёным ковром раскинувшимся вокруг крупного поместья. Высокий, статный, с чёрными волосами, завязанными в аккуратный хвостик красной лентой. Дело шло к вечеру. На письменном столике с круглым зеркалом, обрамлённым в золото, лежали аккуратно сложенные бумаги. Рядом откупоренная бутыль элитного вина, соседствующая с наполовину осушённым бокалом.
Закатное солнце одарило покои графа тёплыми вечерними тонами. На тумбе из тёмного дерева, стоящей у широкой двуспальной кровати, словно в унынии, склонила свой бутон белая роза. После взора на шикарный, ухоженный сад, цветок показался графу каким-то недоразумением и он подумал, что его стоит убрать. Странно, слуги ухаживают за розой ничуть не хуже сада, поливают, удобряют, но почему же она такая чахлая? Дурной знак. Впрочем, в знаках нет правды.
Синие глаза поднялись чуть выше цветка и в душе вновь зажглось старое пламя иступлённого гнева. На стене висела картина с изображением сурового, строгого пожилого человека. Художник с поразительной точностью изобразил каждую проступающую морщинку на подтянутом лице. Лоб человека рассекал небольшой шрам, подчёркивающий его воинственную натуру. Но главной в картине была другая деталь, которой никто, кроме графа, не придавал значения. По традиции люди благородных кровей изображались смотрящими прямо, словно глядят на тебя с полотна. Но этот человек смотрел куда-то вверх, вдаль, за спину художнику.
Даже уйдя, с нарастающей злобой в душе думал граф, ты на меня не смотришь. Постоянно зришь в будущее, которого нет, что-то замышляешь. Ты, построивший город на костях, вечно самодовольный и слишком занятой. Даже после смерти бросаешь на меня тень презрения. Как смеешь ты осуждать меня? Нет, не смеешь. Кровь самого близкого мне человека на твоих руках, и я этого не забуду.
Точно гром среди ясного неба, внезапный стук в дверь оборвал нить мыслей графа. Он уже знал, кто пришёл, и был немало удивлён, что этот человек имеет наглость так рьяно ломиться в покои. Не было ничего удивительного в том, что именно он сейчас пришёл. Из-за последних событий визиты заметно участились, от чего граф был совсем не в восторге.
За дверью его ждал невысокий человек, едва влезавший в свою одежду. При каждой встрече с ним граф гадал, когда же наконец пуговицы на рубахе сдадутся и не выдержат напора этого живота-бочки. Ко всему прочему, командир стражи Каэрна никогда не отличался приятным запахом, как, впрочем, и большинство людей чином пониже, не способных позволить себе частые походы в купальни.
— Милорд! — Попытался вежливо представиться командир, преклонив голову.
Интересно, с презрительной насмешкой отметил граф, как обстоят дела с женщинами у мужчины, чей взгляд на собственное достоинство застилает такой немалый живот?
— С чем ты здесь на этот раз? — Нарочито потирая глаза, уставшим голосом спросил граф.
Толстяк поднял голову и маленькими глазками посмотрел на грудь господину, на его брошь в виде бутона лилии c тринадцатью лепестками. Мало кто в Каэрне осмеливался иметь зрительный контакт с ним.
— Плохие вести, милорд! — Командир сжал руки в кулаки, почувствовал, как сильно вспотели ладони и вытер их о жилет, надетый поверх рубахи.
Ещё одна отвратительная привычка.
— Ты с другими и не приходишь. Ну, говори, не трать попусту моё время.
— Беда, милорд. Мою люди докладывают, что в Нижнем Квартале случилась резня.
— Нижний Квартал? — Спросил граф и сложил руки на груди. — Это нищенский квартал. Там постоянно кто-то кого-то насилует и режет. Ты беспокоишь меня только из-за этого? Неужели сам не можешь решить проблему?
Командир подобрался и выпрямился, глазки виновато забегали туда-сюда.
— Милорд, не поймите меня неправильно, так ведь события престранные! Случилось не простое убийство! Кто рядом проходил, говорят, видели жуткую картину, якобы мертвецко-бледные путаны напали на какую-то банду из борделя, бросались прямо на мечи но на лицах их был ужас! А глазища цвета пепла, с точками-угольками вместо зрачков! Никак происки нечистых сил, точно вам говорю!
Лицо командира побагровело от рассказа. Граф слушал молча, его лицо оставалось невозмутимо. Со лба по щеке толстяка сбежала струйка пота.
— Люди теперь ту улицу стороной обходят, говорят, что в борделе поселился дьявол, и ещё…
— Довольно! — Взмахом руки прервал рассказ граф. Командир с секунду простоял с открытым ртом и, словно вспомнив, что у него вообще есть рот, захлопнул его. — Всё понятно. Очередная стычка двух разбойничьих банд. Они что-то не поделили, вот и устроили резню. Что до шлюх, так это ещё цветочки выдумки людей. Отправь туда на время чуть больше стражников, излови парочку членов этих банд и пусть их демонстративно казнят. Всё, ступай, я готовлюсь ко сну.
Граф почти уже закрыл перед ним дверь, как командир окликнул его:
— Милорд, есть ещё проблема! — Господин недовольно вздохнул и вперил синие глаза в командира. — Люди говорят о человеке, прибывшем сюда недавно. Весь облачённый в чёрное. Церковь очень заинтересовалась этим случаем!
Тут глаза графа вспыхнули гневом, вперемешку с лёгким испугом. Он открыл дверь и шагнул в коридор, оказавшись лицом к лицу с командиром. Тот, казалось, вдвое уменьшился в размерах, весь поёжился.
— Как ты это допустил?! Ты хоть немного понимаешь, чем это может обернуться?! Идиот!
Граф едва не кричал на командира.
— В том нет моей вины, милорд! Один из банды Смотрящего, это он!
Хозяин поместья замахнулся было, чтобы ударить по лицу едва не плачущего пухлого мужичка, но закрыл глаза, глубоко вздохнул. Нет, это не выход, подумал он, усмиряя внутренний гнев. Бесполезно бить одну овцу, стадо от этого не воспитаешь. Так в детстве учил его отец, ненавистный теперь.
Ещё совсем юнцом, граф всюду таскался за суровым и строгим отцом, постоянно прихрамывающим на правую ногу, однако нелепая походка ничуть не мешала внушать властительный страх в сердца подчинённых.
С ранних лет отец показывал сыну все ужасы и прелести высокого чина. Одни дни уходили на бесконечно долгие экскурсии по судам, темницам и камерам пыток, другие на изнурительные тренировки по фехтованию, иные на чтение и изучение грамоты. И все заканчивались одинаково. Каких бы успехов не достигал юный сын, через какой бы кошмар не проходил, отец всегда был недоволен, ругал его и упрекал в недостатке сил. Отчасти так было, потому что человек он был военный и всего добивался силой, отчасти из-за необычной синевы в глазах сына. Но один день на всю жизнь отпечатался в памяти графа.
Поздним вечером шестилетний мальчишка устало приплёлся с тренировки владения мечом, насквозь промокнув под проливным дождём. Руки и ноги пульсировали болью от старых и новых синяков. Поместье встретило его неожиданной пустотой, какой вечерами тут прежде не бывало. Свет тут и там приглушен, точно слуги вдруг позабывали зажечь свечи. Кроме прочего, они, очевидно, забыли и растопить камин. Надежда юноши согреться печально отдалилась.