Цунаде не отвечает. На душе гадко и склизко. Она жалкая и слабая эгоистка. Самая настоящая эгоистка, но сейчас ей плевать на всё. Она тронулась умом от своей потери
Не этому её учили родители и наставники. Не такого жалкого существования желали ей.
Она не может отпустить назойливую мысль о том, что отпустила его тогда. Уж лучше бы она снова переломала ему ребра, чем позволила идти на погибель.
У них могло бы быть всё, но они проебались…. Проиграли свою жизнь в игровых автоматах.
Столько лет потеряно. Столько ошибок и шрамов, которые уже не исправить.
Сенджу ощущает беспрерывное одиночество. Оно пожирает её изнутри каждую долбанную секунду.
Иногда ей кажется, что она слышит голос Джирайи, он шепчет ей на ухо, хрипло просит остановить это безумие. Умоляет так душераздирающе, чтобы она взяла себя в руки. Жила и побеждала за них двоих. Но Цунаде в слезах задыхается, скулит, как побитая собака.
Я не могу тебя отпустить. Просто не могу.
Потому, что если она его отпустит, переступит через это… Что у неё останется?
Лишь только обломки воспоминаний, которые никогда больше не станут реальностью.
На седьмой день, стук в дверь еще более разрушительный. Он стучит прямо по вискам, отбойным молотком прямо по нервам. Он уже на подкорке и Цунаде зажмуривает глаза, прячется под одеяло, надеясь так скрыться от внешнего мира.
Какого хрена? Она просила оставить её в покое. Не трогать больше. Просто дать ей время. Пусть, катится к чёрту, кто бы это ни был…
Она пытается снова провалиться в сон, надеясь, что вскоре эта буря утихнет.
Проходит еще десять минут, но стук такой громкий, будто кто-то желает, чтобы она с ума сошла от болезненной мигрени.
— Если ты сейчас же не откроешь мне дверь, я её просто вышибу, — интонация чёткая, острая, как лезвие и от этого знакомого голоса прошибает холодный озноб.
Сенджу вздрагивает и резко открывает глаза. Желание заснуть стирается за мгновение… Противно сосет под ложечкой, будто её застали врасплох, будто бы она сейчас стоит обнаженная на середине улицы…
Она молчит, слышит, как назойливо громко стучит её пульс в этот момент. Проводит пальцами по грудной клетке, пытается различить, где явь, а где болезненная фантазия… Слишком реально. Не получается.
— Я ломаю…- снова этот чертов голос прямо на подкорке сознания, как паразит прицепился…. А затем тишина, гробовая. Цунаде подскакивает с дивана, как кошка. Тихо плетется к двери босыми ногами нервно, будто пойманная, на месте преступления. В крови всё еще играет алкоголь, движения неточные. Координация и мироощущение подводят, как всегда не вовремя.
Ей уже никуда не деться, если он пришёл…. Она знает. Знает, если этот человек пришёл по её душу, то уже не уйдет. Человек ли он вообще?
Цунаде безмолвно открывает дверь, как в неизбежность. Страх в её ДНК уже давно не входит, но почему-то сейчас, тревожное ощущение её терзает. Она знает. Не стоит ждать ничего хорошего.
Скрип открывающейся двери, а затем резкий грохот. Всего одна секунда, и он выбивает кислород из её легких. Цунаде ударяется спиной об стену достаточно больно, чтобы с губ слетел громкий хрип. Тонкие белые пальцы сжимают обнаженную шею, словно железный обруч.
Орочимару…
— Какого хрена? — она гневно цедит сквозь зубы. Просто не понимая, какая блять муха его укусила? Галлюцинации от алкоголя слишком похожи на реальность, что она перестает быть, хоть в чём-то уверенной.
Эти жёлтые глаза, как у змеи, долбят по менталке. Проникают в самую глубь. Он в действительности её душит. Не жалея силы. Толкает так, чтобы она ударилась затылком об стену, а в глаза звезды посыпались. Царапает кожу гневно, определенно, на шее лиловые отметины останутся, если она себя не излечит.
Она блять в шелковом халате, в доме своего деда, босая… Пьяная, а напарник по команде слетел с катушек. Кислорода не хватает, странный ступор, она как парализованная…. Впервые в жизни реагирует так медленно, просто не может понять, что происходит… Поверить в реальность происходящего. Бес пришёл по её душу, решил растоптать окончательно. Ключицы, шея пылают, он, будто выжигает её кожу этими блядскими пальцами, забирает душу, окончательно, всё личное пространство.
Инстинкт самосохранения срабатывает резко, как и выработанные годами рефлексы обороняться.
Цунаде активирует чакру, выкручивает мужские запястья, отталкивает их от себя. Бьёт наотмашь по солнечному сплетению кулаком, не в полную силу, но и этого достаточно, чтобы Орочимару влетел в стенку напротив, сбил полки в коридоре с грохотом.
— Какого хера ты вытворяешь? Сбрендил, ублюдок? — рявкает она, пытается отдышаться, хватаясь пальцами за собственную шею, кожа всё еще неприятно саднит от чужой цепкой хватки. Пытается отдышаться, котелок всё еще не варит. Накрывают вертолеты. Алкоголя в крови всё ещё слишком много. Противная тошнота подступает к горлу.
Она упирается спиной на холодную поверхность стены и смотрит в упор. В янтарных глазах слишком много злобы и саморазрушения.
— Удивительно, базовые навыки еще не пропила, — он кривит тонкие губы, поднимается с места, цепляется ладонью за место, куда пришёлся её удар. Выпрямляется. И выражение лица всё еще такое же ублюдское, как и в последний раз, когда они с Сенджу видели друг друга.
— Если решил нотации мне читать, мог зайти просто через окно, чертов показушник…- вспыхивает она быстро, как спичка, осознавая всю абсурдность ситуации. — Мудак…- она медленно поворачивается к нему спиной, идёт в зал.
Желание послать весь мир к черту увеличивалось со стремительной прогрессией.
Просто налить воды, промочить горло… Невыносимо. Её взгляд расфокусированный, едкий. Лишенный интереса и совести.
— Катись к черту, — говорит она прежде, чем добраться до графина с водой на кухне.
Она чувствует взгляд золотых омутов на своём плече и затылке, он парализует, выводит из себя. Голова начинает болеть всё сильнее. Назойливо и невыносимо.
Орочимару невыносим своим дыханием. Своим существованием. Присутствием.
Она успевает сделать пару глотков из стакана, прежде, чем он с дребезгом разобьется об кафель. Битое стекло разрезает ей ладонь, по руке хлещет алая кровь.
Потому, что Орочимару наступает снова, сносит её с ног. Она успевает сгруппироваться, закрыть лицо, когда сама оказывается, прикована к полу.
Зрачки расширяются от удивления. Если это какая-то блядская шутка, то она уже затянулась. Шелковый халат распахивается, оголяя плечо и грудную клетку.
Снова приступ надвигающейся тошноты, внутри, будто бы перекручивало все органы.
— Запоздалая реакция. В рукопашном бою ты никогда не ошибаешься, а сейчас столько слабых зон. Я могу уничтожить тебя за секунду, — он смеется привычно злорадно. Она злится, быстро делает подсечку ногами, резко лишая его опоры.
— Закрой рот, — хрипло шипит она, когда змеиный саннин оказывается на полу. Стремительно падает, упираясь ладонями в ледяной кафель, прямо около женских плеч. Невыносимо близко. Она чувствует его дыхание на своей коже, и ей не нравится быть настолько уязвимой рядом с кем-то.
Она, будто в коконе его рук, и от него нигде нет бегства. Змеиные глаза сканируют, смотрят прямо в душу. Ей хочется вытеснить его, послать к черту. Его слишком много, прямо под ребрами. И этот навязчивый запах муската. Он её изнутри выворачивает болезненными спазмами.
— Слезь с меня и проваливай, пока я не переломала тебе все кости, — голос уверенный, колкий. Это не угроза, а констатация факта. Она в действительности готова сравнять Орочимару с землей, если он сейчас же не прекратит свои ублюдские игры. Она не двигается с места, выжидает. Наблюдает за тем, что он будет делать дальше.
В голове туман, первой идти в наступление нет никакого желания и азарта.