Наверное, для неё это было бы лучшим стечением обстоятельств… Наконец-то отмучилась бы.
Этот проступок она никогда себе не простит, но и изводить себя чувством вины уже больше не может. Да и какой смысл? Ей всё равно гореть в аду. На её руках кровь, чужие души, как и у любого шиноби… Война, ведь никого не жалеет, и она не стала приятным исключением.
— Нужно пользоваться этой мазью перед сном и утром, тогда синяки и ссадины не будут так саднить, когда мы отправимся на миссию, — он держит в руках маленькую склянку, она видит её через отражение. Она могла бы сказать, что сама может о себе позаботиться. Усиленно напомнить о том, что является лучшей в сфере врачевания, поэтому в состоянии прописать себе обезболивающее средство, но не произносит ни слова против.
Почему? Потому что Цунаде уже давно о себе не заботится. Она, как сапожник без сапог. Ей глубоко плевать на своё физическое и моральное состояние. В её груди сидит боль, которая никуда не исчезает, она распирает её изнутри, скребет лапами. Она выламывает, уничтожает. И только почувствовав тугие стяжки на своих запястьях, хлесткие удары по ягодицам ремнем, становится чуточку легче. Через физическую боль, через слезы… Только так, она способна, хотя бы на мгновение забыться, полностью отпустить себя. Чувства вины внутри слишком много…
Сенджу не знает, почему это делает Орочимару, какие мотивы преследует. Ей в принципе плевать, хочет ли он её унизить или мстит своему вечному сопернику. Крепость их союза заключается в том, что из них двоих никто не задает лишних вопросов.
Ей плевать, почему он не удосуживался поднять на неё даже презрительного взгляда целый месяц после того, как она отказалась выбирать «стоп-слово». Он единственный, кто не пытается убедить её в том, что нужно переступить смерть Джирайи и двигаться дальше. Забыть его, не любить больше. Сжечь поминальные деньги. Орочимару видит её насквозь, прекрасно осознает диапазон женского горя.
Его тоже не покидает навязчивая мысль, когда он разгуливает по ночам, что кто-то дышит ему в затылок. Его не покидает ощущение, что однажды, повернув голову, он увидит перед собой лицо своего напарника. Эта связь тугая, алая, её не разорвать, противоречивая. Черт разберешь… Он и сам не в состоянии ответить себе на простой вопрос, ненавидит ли он Джирайю или хочет, чтобы он до конца жизни его преследовал? Ему должно быть спокойно от того, что тот больше не в их мире, ведь никто больше не станет назойливо маячить рядом, портить все планы… Так должно быть, но…
Я должен был сам убить этого мудака.
Покинул шахматную доску первым и доволен собой…?
— Можно подумать, что это забота, но я могла бы исцелить себя за несколько секунд, — на губах кривая улыбка, а голос и взгляд пустые.
Глаза, как айсберг, никаких эмоций, трудно поверить, что еще час назад она стонала под ним, чувственно кусала губы и задыхалась. В ней словно живёт две крайности, лёд и пламя. Она, теперь, всегда на грани. В одну секунду обезумевшая, а в другую, снова холодная королева.
— Верно, но тебе это недозволенно, Цунаде, ты, ведь и сама знаешь, — с бледных уст слетает самодовольный смешок. Он скользит прохладными пальцами по израненным плечам и позвоночнику, наносит мазь, а она пытается сделать вид, что не чувствует мурашек по всему телу, что её не трясет от каждого прикосновения, как от лихорадки.
Пахнет лавандой и травами. Это похоть, игра, которой она не может управлять.
— Какое лицемерие, — иронично отчеканивает она.
— Ты сейчас говоришь обо мне или о себе? — змей злорадствует, улыбается уголками губ, в то время как широкая ладонь скользит по женской пояснице, забираясь под ткань шелкового халата.
— Нас здесь таких двое, — язвительно подчеркивает она. С этой истиной он и не спорит…
Орочимару — демон из темноты. Он искуситель. Скелет в шкафу, который она бы не хотела никому показывать.
— Это твоё наказание, — сладостно шепчет на ухо, кажется, будто он сейчас в её подсознании, во всём, что она делает. Иногда на неё нападает такая безысходность, ей начинает казаться, что она никогда уже из этой чертовой бездны не выберется.
Орочимару — тиран, монстр, которого она кормит с рук собственными страхами, болью. Она просто ненормальная. Цунаде неправильная. Вещь, которую нужно продать на барахолке.
Вот только она всё еще живёт. Такие, как она не умирают быстрой и легкой смертью, бравые воины всегда страдают до конца.
Он знает все её уязвленные места, эрогенные точки. Орочимару привык ко всему подходить скрупулезно, изучать своего врага по крупицам…
— И ты прекрасно понимаешь, что я еще благосклонен к тебе. Хотел бы я посмотреть, как ты будешь объясняться на дипломатическом ужине, почему ты не можешь сидеть на своей пятой точке, — он наносит мазь, а закончив, сжимает ладонью женские ягодицы. Тело Цунаде реагирует практически сразу, с губ слетает хриплый стон, и она прогибается в пояснице, как податливая кошка. Она притягивает… Она в действительности другая, непохожая на тех, кто раньше оказывался в его постели. Непокорная, и в тоже время, хрупкая, как хрусталь. Сотканная из противоречий, недосказанных слов и запаха сандала, медикаментов.
— Ненавижу тебя, — цедит она сквозь зубы, и в этих словах столько пыла. Отчаянье переплетается вместе со злобой в одном танце. Ей бы стереть его имя из своей памяти, но змеиный образ всегда будет маячить перед глазами. В самых потаенных снах, в знании, что именно он открыл в ней самые темные участки её сознания.
Желтые глаза сверкают в темноте, смотрят на неё, как из ночного кошмара. Он прикусывает зубами кожу на её шее, слышит громкий стук чужого сердца, получая в ответ удар локтем в бок. Достаточно ощутимый. Предупреждение, что при особом желании, она может разорвать его на куски.
Орочимару прекрасно об этом знает, но ему чертовски нравится ходить по лезвию ножа. Он будет ждать, когда она сорвётся. С большим удовольствием.
— Знаю. В этом и вся прелесть, Цунаде Сама, — довольный смешок, в то время, как вторая рука проскользнула к внутренней части бедра, поглаживая, сжимая, затуманивая рассудок, а затем лаская пальцами клитор. Она закрывает глаза, ощущает, как учащается её дыхание.
Он заставляет её встать ровно, и она подчиняется, в то время как он трахает её пальцами. Орочимару запрещает ей стонать, и она не произносит ни звука. Кусает губы до крови, но указание выполняет.
Он продолжает оставлять укусы на её шее, плечах, играет с затвердевшими сосками, больно сжимает.
Орочимару тянется к её пухлым губам и когда она инстинктивно придвигается ближе для поцелуя, он отстраняется на сантиметр.
Издевается, продолжает держать её в напряжении. Так, чтобы она чувствовала жар его дыхания, не в силах коснуться. Теряя разум.
Полный контроль…
Она дрожит всем телом, держась на ватных ногах, но продолжает стоять ровно, пока он не позволяет ей кончить.
Тяжело дыша, Цунаде одаривает его пристальным взглядом, а в глазах снова играет пламя. Она чуть толкает его в грудь ладонью, прежде чем лечь в постель.
— Захлопни за собой дверь, когда будешь уходить, — Сенджу произносит сонным голосом, почти на грани между иллюзией и явью.
— Ты быстро учишься, — голос Орочимару наполнен тщеславием, но в тоже время становится мягче на несколько тональностей. Они оба знают, о чём идет речь, им не нужны лишние слова, чтобы друг друга понять.
Они слишком хорошо знают друг друга. И непонятно, спасение это для них двоих или же погибель… Став врагами им лучше держаться друг от друга подальше. Не встречаться вовсе. Потому что в живых из них двоих останется только один, либо они погибнут оба…
Уже сквозь сон, она слышит хлопок двери. Рассвет уже вступает в свои владения, разве это та жизнь, о которой она когда-то мечтала?
”Всё полыхает внутри, когда она видит Орочимару рядом. Этот гнев такой необузданный и изнутри сжирает, что она с трудом может это контролировать. После того, как он выпроводил её вон, обнаженной, прямо из его постели, она без скрипа зубов его присутствие просто переносить не может. Он хуже, чем химический ожог. Он разодрал все её раны, ударил по гордости, столько раз заставил делать то, что она себе не простит никогда… Признаться в порочных желаниях. Он узнал столько её слабостей, что она при минутном взгляде на него, теперь, хочет сломать ему руки.