Цунаде, как упавшая на землю звезда. Она — девушка с пустыми надеждами и несбыточными мечтами.
Она и сама не понимает, что её все ещё здесь держит. Почему она не уходит? Почему не может хоть раз в жизни пожить для себя? Она бы могла играть в рулетку, пропить все свои сбережения… Просто доживать то, что ей осталось…
— Не подведите меня, дети. От вас, теперь, зависят дипломатические отношения между Конохой и Страной Облаков*, нам нужны союзники в столь шаткое время, когда деревня всё еще восстанавливается после войны, — даёт наставления Третий, оглядывая своих учеников с макушки до пят и улыбается своей доброй полуулыбкой.
— Всё будет в порядке. К тому же, у меня есть козырь в рукаве, вы же знаете, — усмехается Сенджу. В глазах наставника она всё ещё маленькая девочка, и он гладит её по голове в знак одобрения.
Орочимару же всячески пытается, ускользнуть от прикосновений, но Хирузен настойчив и всё равно умудряется растрепать ему прическу.
Их отношения стали более напряженными, еще хуже, чем прежде, и Цунаде сразу это подмечает. Она не знает причин, но точно видит для себя, что между наставником и учеником, будто черная кошка пробежала… И чем больше Хирузен пытается приблизиться, тем более неприступной становится стена, которую воздвиг Орочимару.
Они стоят все вместе еще минут пять от силы, а потом отправляются в путь.
Сенджу смирилась с тем, что Орочимару выжигает её изнутри. Она знает, что с каждой их близостью в её крови всё больше яда. Она сопротивляется больше по инерции, чем по желанию.
Орочимару, как кукловод, в его умелых руках, она все чаще начинает ощущать себя пустой марионеткой. Он, словно адепт секты, а ей из этой бездны не хочется вылезать. В ней сейчас столько боли, безумства… Одержимости и грязи. Что-то внутри неё оборвалось и собрать по частям себя уже просто невозможно. Она боится, что однажды, окончательно сойдет с ума. Она боится причинить боль тем, кто ей дорог, совершить нечто такое от чего потом не сможет отмыться…
Змеиный саннин знает, как кормить оголодавшего демона внутри себя. Знает и направляет Цунаде. Помогает ей окончательно не слететь с катушек. Ей от самой себя страшно.
В ней столько тьмы, злобы и отчаянья, что она сама разгрести это не в состоянии. Она себя не узнаёт. Кто она теперь такая?
От героини войны остался лишь дутый титул. В первый раз, когда они переспали, Сенджу клялась себе, что лучше умрет, чем снова совершит подобную ошибку. Чувство вины душило её, изламывало изнутри, а потом они трахнулись снова. Жестко, прямо на столе в архиве. Он связал ей руки лентой для волос и заткнул рот пальцами.
Она и сама не заметила, когда сворачивать было уже поздно.
Орочимару всегда нравилось направлять. Сама мысль быть наставником льстила ему. И он делал этот безупречно, с рвением и старанием отличника, погружал её в самую тьму. Так, что мороз по коже.
Ему нравилось ощущать власть в своих руках, когда Цунаде оказывалась перед ним на коленях. Когда он подчинял её, слышал всхлипы и мольбы прекратить делать больно. Она была ценной вещью в его руках, реликвией… Самой, казалось бы, недосягаемой игрушкой, в которую он не мог наиграться.
Самым приятным, сладостным было осознание того, что она сама этого хотела. Ей это нравилось. Когда на грани боли и удовольствия, она теряла рассудок. Со связанными руками, умоляла его о пощаде, о разрешении, наконец, кончить.
В её жизни существовало только два человека, которые видели её слабой. Одного она будет любить до гробовой доски, а другого, с такой же силой ненавидеть. Не трудно догадаться, кто эти они.
Они проводят половину пути в полном молчании. Останавливаются на ночлег и берут комнату одну на двоих в постоялом дворе. Такое и раньше бывало, чтобы сэкономить средства или чтобы вместе охранять один объект, или когда не было больше свободных мест… Сейчас же совершенно другая причина. Цунаде с Орочимару любовники. И если она поначалу кривила нос, когда он говорил ей, что брать две комнаты расточительность и глупая наивность, то сейчас скрываться под маской уже не было смысла.
Возьми она номер, хоть в постоялом дворе на другом конце города, исход для них двоих всегда один. Это замкнутый круг. Она всё равно окажется в его руках, потому, что другого пути её боль уже не понимает. Она сама себе не оставляет шанса отступить назад… Хочет ли?
Она множество раз посылала его к черту. Хлопала дверью у его носа. Угрожала, что с лица земли сотрёт его рожу. У них были потасовки, перепалки, с ссадинами и синяками, переломанными костями. Цунаде не хотела поддаваться, она позволила себе сломаться не сразу….Это был долгий, мучительный путь.
Она теперь не знает в чём разница между черным и белым….Что правильный путь, а что значит, полностью оказаться во тьме. Она потеряла ориентиры, ослепла и продолжает двигаться, будто на ощупь.
Орочимару умел ждать, то, что ему желанно, как змея добычу покрупнее… Ожидание может быть сладостным, если знаешь, что терпение будет оправданным. И когда она оказалась в его объятиях, он почувствовал такое безграничное ощущение власти, что никогда ещё не чувствовал.
Цунаде — эксперимент, очередной его опыт в лаборатории, но почему-то лишь только ей он позволяет то, что не было доступно никому из его партнеров. У него было достаточно любовников и любовниц. Он был жаден до своей коллекции душ.
Орочимару быстро вспыхивал интересом и так же быстро его терял. Цунаде приходила и уходила, когда ей хотелось. Она могла послать его к черту, сказать, что всё это большая ошибка, что она не кончала с ним ни разу, но он знал, что та лжёт. Её строптивость, нежелание поддаваться и признавать их связь, разжигало в нём еще большее пламя.
Потому, что это Цунаде Сенджу… Потому что сейчас она только его, как бы не брыкалась. Пускай, ночами во сне она выкрикивает чужое имя, ей просто больше некуда деться. Он — её неизбежность. Её собственный тиран и палач.
Цунаде стягивает обувь с себя и заходит в их пристанище, устало садится на кровать и разминает рукой шею.
— Если отправимся в дорогу рано, то завтра будем в стране Облаков к обеду, — саннин ставит рюкзак на пол, развязывает повязку скрытого листа на затылке, чтобы в конечном итоге, положить её на стол. Затем, жилетка болотного цвета тоже соскользнёт с плеч, и окажется через пару минут скрупулезно сложена.
— Я в курсе, но мы и так толком не отдыхали сегодня, — она с огорчением вздыхает, распуская волосы и также избавляясь от своего протектора.
Она раздражается, потому, что синяки, царапины после вчерашней ночи ещё саднят. Цунаде привыкла к тому, что на ней всё, как на кошке затягивается за секунду, но еще больше раздражало осознание того, что это его прихоть, а не её. Она, словно на пороховой бочке. Регулярно из огня в стужу. Очень часто она носит в себе мысль, что ей плевать на всё, что происходит вокруг. На себя в том числе…. И потом, через пару мгновений, вдруг, хочется взять спички и сжечь всё к чертовой матери.
Она и сама не понимает природу их отношений. Они колкие, как шипы. Самые неправильные, что у неё были. Проклятые. Она пустила врага в свою постель и теперь, не знает, кто первый возьмется за нож. В этом нет никакой романтики, никаких высоких чувств и надежд. Это секс. Зависимость. Освобождение через боль.
— И кто в этом виноват? Ты сама не желала делать остановок, — он усмехается, подходит ближе, наклоняется к ней. Медленно расстёгивает на ней жилетку, а затем снимает. Следом за жилетом, идет черная водолазка. Он знает, с каким пылом она ненавидит закрытые и темные вещи, но следы от веревок на женских запястьях не дают ей шанса поступить иначе. Цунаде не желает, чтобы кто-то узнал их общий грязный секрет. Его тоже не интересует огласка. Ему достаточно власти за закрытыми дверями, где ему никто не может помешать обладать ей. Он всё еще не в состоянии с ней наиграться. И эгоистично не хочет, чтобы кто-то ему помешал.
Она задумчиво кусает нижнюю губу, её взгляд теряется где-то. Цунаде снова, будто бы уплывает слишком далеко, словно водная гладь, которую можно с трудом ухватить руками. Он не пытается вытащить её из этого состояния. Потому, что она птица в клетке и шанса на побег у нее всё равно нет, в итоге она вернётся назад, как бы этого не хотела.