Она поднимает на него глаза, и выдаёт спонтанную откровенность:
— Я — эмоциональный инвалид.
Орочимару не повёл даже бровью, его лицо было всё такой же льдистой, непроницаемой маской, но всё же, он был поражён тому, что она решила сказать это именно ему.
Разговаривали ли они за всю жизнь, хоть раз о чём-то кроме работы? Было ли в их коммуникации что-то кроме иронии и словесных перепалок, где каждый пытался ужалить второго больнее?
Они оба с дефектами, израненные своими личными демонами. Нарциссы с множеством пороков.
— Я родился таким. Твоя проблема лишь в том, что ты считаешь это изъяном, а я превратил это в преимущество, — он не улыбается, она пытается найти в его голосе привычное злорадство, но у неё не выходит.
— Измени отношение к этому и откроешь для себя грани, которые раньше не видела.
Он снимает с неё штаны, и Сенджу остается лишь в нижнем белье. Чёрное кружево на фоне молочных простыней. смотрится, как никогда гармонично. Это так в её стиле. Надеть подобное на миссию, в двухдневный путь, могла позволить себе лишь только Цунаде. Принцесса слизней.
Всегда капризная. Всегда у себя на уме. На каблуках и с красными ногтями, вечно порхающая, даже с подбитыми крыльями.
Ты надела этот комплект потому, что знала, что этой ночью я в любом случае тебя трахну?
Вряд ли. Цунаде знала себе цену. Ей не нужно было доказывать себе свою сексуальностью, привлекательность, востребованность. У неё всегда всё это было. Ей не нужно было пытаться сделать так, чтобы кто-то возжелал её, она покоряла лишь взглядом, когда входила в комнату.
Цунаде, как волчица смелая, непокорная, властная. В каждом её движении прослеживается порода. Бриллиант испачкай в грязи, как ни крути, он все равно драгоценный камень.
Был в этом особый шарм….Смотреть, как она утопает… На медленное убийство самой себя.
— Ты поучаешь меня сейчас? — она выдыхает, а он смотрит на её загорелые ключицы, думая о том насколько сильно хочется попробовать их на вкус. Поставить очередной укус на коже, окропить новыми синяками, чтобы всё вокруг кричало о том, что это его «личная территория». Его собственность, чтобы это не значило.
— Мне всегда нравилось примерять на себя эту роль. Я могу быть отличным учителем во многих вещах, — он криво улыбается уголками губ, в то время, как его пальцы скользят по лиловым отметинам на плоском животе, будто бы изучающим жестом. Кожа стремительно покрывается мурашками, она всегда так реагирует. Чувственно, страстно. Она ненасытна ни в чём. Она всегда хочет всего и сразу. Никогда не согласна оставаться на последних ролях.
— Ты себе льстишь, — она усмехается собственным мыслям, не отводя глаз, это как дуэль взглядами. Он видит в ней необъятную тьму, как помешанный. Кажется, она и сама не знает, насколько в ней погрязла… Она хочет сжечь за собой все мосты, а внутри столько горечи. Просто не разгрести.
— Нужно оставить время на сон, поэтому сегодня, я просто тебя трахну, — он придвигается ближе и кажется, видит её насквозь.
Орочимару разбирает её по молекулам. Дай волю, и он бы раздробил её в стеклянную крошку. Он раздвигает её колени, чтобы оказаться между ними, прижаться пахом вплотную. Скользнуть губами по мочке уха, а затем поставить плотоядный укус на шее.
Он любит помечать свою добычу, а Сенджу всеми фибрами души ненавидит эту его привычку.
Она не его. Не его собственность. Не его вещь, и не одна из его шлюх, которых, он до этого трахал. Она никому больше никогда принадлежать не будет. Она шипит, как кошка от недовольства.
Она не будет разговаривать с ним завтра. Завтра её будет воротить от запаха его парфюма. Он будет шептать ей на ухо с наслаждением в любой удобный момент, что она лицемерка.
Ей захочется улизнуть, исчезнуть… Вынуть легкие из своей грудной клетки, но он всё равно скажет, как бы она не проклинала его: «жду не дождусь, когда мы останемся наедине».
Её рука скользит под его чёрную водолазку, она впивается ногтями в его спину, царапает кожу, скользит по ребрам, бокам, намеренно со всей силой. Она, будто бы хочет разорвать его на куски. Она хочет наконец-то вырваться, выйти из комы. Вернуть себя прежнюю, но не может.
Ладонь очерчивает твердый мужской пресс, и ногти прямо вонзаются, будто желая расцарапать каждый сантиметр этой блядской бледной кожи.
Орочимару сжимает рукой загорелую шею, притягивает ближе к себе, окончательно разрушая даже намек на личное пространство.
Цунаде наверное и в правду поехавшая. Разве можно постоянно бежать от боли, но лишь в ней находить освобождение? Она ненормальная. Она поломанная. Кукла с дефектом.
Она закидывает ноги на его бедра, стягивая с мужских плеч тёмную ткань.
Они сливаются в поцелуе, развязанном, долгом, выжигая друг друга. Губы болят от продолжительных укусов. Не хватает кислорода, и нет силы воли, чтобы остановится.
Орочимару не любит чужих прикосновений к своему телу, но Цунаде скользит ладонями по его торсу, когда ей вздумается. Она в своём роде единственная, которую он готов задушить в любую секунду и в тоже время, маниакально хочет удержать при себе.
Он позволяет ей трогать себя, как ей вздумается и где хочется. Позволяет ей оставлять укусы, исследовать губами… Цунаде не знает, что она первая кому позволено изучать его шрамы. Она первая после секса, с которой, у него не появляется брезгливого желания смыть с себя чужой запах.
Цунаде пахнет жасмином, и это чертовски притягательный запах…
Горячо, пылко. Это лишено морали и здравого смысла. Это похоть и влечение, которое невозможно объяснить. Это тяга, как сидеть на игле. Каждый день может быть последним. Отходняк слишком трудный на следующее утро. И мысль о том, что эта связь убивает тебя слишком проникновенная, тревожная….Она навязчивая и не покидает голову.
Это убьёт тебя, Цунаде. Окончательно добьёт, уничтожит…но разве не этого ты хотела?
Зачем всё это? Если на рассвете ненависть к себе превышает все грани? Это агония…
Цунаде двигает бедрами, дразнит его. Оказывается еще сильнее придавлена к постели. В этой игре нет проигравших или победителей. Нет смысла считать убытки. Выяснять, кто здесь владеет ситуацией… Её сердце уже давно выжгли, а у него его никогда и не было.
Оба думают, что могут в любой момент закончить спектакль, но роли слишком приросли к настоящему облику.
Близость дурманит, жар чужого тела и запах её геля для душа, с нотками женьшеня. Мужская ладонь скользит по тонкой талии, очерчивает и сжимает грудь. Он расстегивает на ней бюстгалтер, прикусывает зубами сосок, а Цунаде прогибается дугой, бесстыдно стонет. Он знает. насколько сильно она бывает чувствительной, знает все её эрогенные зоны. Сенджу не любит быть в должниках, поэтому тянется к шнуровке на его темных штанах, но он останавливает её руки. Заламывает запястья над головой и самодовольно, хищно так ухмыляется.
Она пытается вырваться, но он шипит на нее, захват становится еще более сильным и жестким.
— Будешь плохо вести себя, Цунаде, не сможешь кончить до самой Конохи, — насмешливый тон, ему эта игра, будто бы в кайф. Каждый раз наблюдать, как поначалу она сопротивляется, а затем с таким же рвением сдается в его объятиях. И она сама из-за этих «поддавков», как на игле…
Сладостно дрожит и взгляд её притупляется, темнеет. Она словно снова пьяная, но без алкоголя.
— А сам ты продержишься столько без секса? — у неё улыбка кривая, ехидная, и желание яркое, заехать локтем в солнечное сплетение.
— Кто сказал, что я буду без секса? — громкий смешок. Намеренно зная, что за этим последует взрыв.