— Больной ублюдок…- она рычит, приподнимается, гневно кусает его за нижнюю губу, а он смеется прямо ей в уста. Сжимает одной рукой её подбородок, цепляется своими губами за ее губы, лаская языком. Вовлекая в глубокий поцелуй, так, что становится душно. И она снова упрямо кусается. До боли и металлических ноток на вкус. Ощущение, будто он хочет сломать ей руки, и чтобы она больше никогда не смогла дышать.
Их прерывает громкий стук в дверь. Орочимару закатывает глаза, медленно отстраняется. Предусмотрительно накрывает обнаженные участки женского тела покрывалом, на что Цунаде с раздражением цокает. Навязчивая мысль, что он помечает «свои границы» не оставляет в покое, вызывает невиданное раздражение.
Он поднимается и идёт открывать дверь, в то время, как Цунаде не двигается с места. Просто чуть упирается локтями на кровать, привстаёт. В то время, как в их покои втаскивают бочку с горячей водой.
Дверь за работником постоялого двора захлопывается, а Сенджу избавившись от остатков одежды, залезает в воду. Орочимару цепляет рукой табуретку, двигает ближе. Садится напротив, берёт в руки мочалку, обмакает её. Молча, скользит ей по изящным плечам, будто изучает каждый сантиметр. Омывает каждый порез, лиловые пятна и ссадины.
Сенджу хочется сказать ему что-нибудь колкое, увидеть злобу в золотистых омутах, и это «хочется» уже как привычка. Без этого «хочется» уже никуда. Им нравится выводить друг друга на эмоции, так, словно один постоянно пытается нащупать, когда наступит край другого.
Найти слабость — ударить. Нажать по больнее. Испытывать из-за этого некое сладостное удовольствие садиста. Потому что видеть мучение другого, как ощущать полет в пустоту… Как глоток свежего воздуха.
Эта темнота внутри Цунаде скребет и пугает, но двойственности в её жизни, теперь, слишком много. Иногда ей кажется, что точки невозврата больше нет. Она больше не будет прежней. Не отмоется от той грязи, в которую втаптывает себя с таким усердием.
Вглядываясь в отражение горячей воды, она себя уже не узнает. Откуда этот блядский одержимый взгляд, как у психопатки? И синяки по всему телу, кому бы она еще несколько лет назад позволила так с собой обращаться?
Злобы на себя слишком много, что сводит зубы… Но сколько бы она не терзалась, всё снова и снова происходит по заезженному сценарию. Как, оказывается, легко было лицемерить. Особенно, обманывать саму себя.
Цунаде прикрывает глаза, хрипло выдыхает. Орочимару отчетливо слышит, как учащается её пульс. Как она сама добровольно под него подставляется. И ранее напряженные плечи начинают стремительно плавиться под его прикосновениями. Как вздымается пышная грудь, окрашенная хрустальными каплями воды.
— Я не хочу, чтобы она знала о нас.
— Я не любитель светских бесед. За последние сутки ничего не изменилось, — он цедит сквозь зубы, натягивает привычную кривую ухмылку. Язвительно и злорадно, в то время, как бледные длинные пальцы намеренно касаются её ключиц, вырисовывая только ему известные узоры.
— Не прикидывайся дураком, Орочимару. Я знаю, как ты ведёшь игру, — она упрямо задирает подбородок и голос становится выше на несколько тонов. Кажется, достаточно кинуть лишь одну горящую спичку, чтобы вспыхнул пожар… И Орочимару цепляет эта её вечная моральная нестабильность.
Цунаде всегда была вспыльчивой. Всегда была стервой. С ней было чертовски непросто, и от этого еще интереснее было выворачивать её наизнанку. Наблюдать за тем, как она перешагивает то, что раньше было для неё запретным, неправильным, и как меняются эмоции на её лице в этот момент… Вязко… Чарующе. Разбивается её внутренняя идеология.
На её слова, Орочимару коротко посмеивается, откладывает мочалку в сторону. Резко сжимает ладонью округлость груди, а затем играется пальцами с затвердевшим соском. Колко и горячо. Так, как нравится ей. Как на это предательски отзывается её тело.
— Так не забывайся и веди себя, как следует, чтобы не последовало наказания, — он скользит рукой по разгоряченному животу, сжимает бок до синяков. В то время, как его глаза играют пламенем, а у нее в грудной клетке разрывается холодная вьюга. Всё леденеет при мысли о том, что он может сделать, когда они окажутся в Стране Облаков.
Орочимару, ведь никогда не останавливается. Он больной, властный ублюдок, помешанный на контроле. Он тот, кто любит красивые цветы, но обрывает лепестки, а затем прячет их под стеклом. Собиратель блядского гербария…
Иногда глядя ему в глаза, у неё в голове возникает мысль навязчивая: «он отберёт у тебя всё». Вот только отбирать уже нечего…
— Не боишься, что отдача от твоего наказания будет слишком жесткой? Уверен, что выдержишь? — она кусает губы, дыхание застывает и она не может сделать вдох. Давится собственным гневом, ядом. Он хочет прочитать её мысли, но сейчас она нечитаемая. В глухой обороне.
Подобрать к её телу ключ было просто, другое дело, пробраться в душу… На грани с невозможным. В этом плане Сенджу не собиралась играть с ним в поддавки. Сколько бы сессий они не проводились, сколько бы не трахались.
— Ты мне угрожаешь? — теперь, ладонь скользнула ниже по внутренней стороне бедра, припечатывая пальцами. Искушая телесным контактом.
— Угрожаю.
Прикосновение обрывается молниеносно, как импульс тока.
А затем, за пряником снова последовал кнут. Орочимару придвигается корпусом вперед, наплевав на горячий пар. Встает со своего места и тянет к ней руки. Он не улыбался, и смотрел напролом, схватив её за подбородок, грубо сжимая челюсть. Притягивая к себе, так что она практически поскользнулась. Не давая разорвать визуальный контакт. Если бы не вторая рука Орочимару, что придерживала её за лопатки, она бы точно угодила под воду.
— Я только и жду, когда ты сорвешься, Цунаде. Давай, действуй… Это то, что мне нужно. Смотреть, как ты мучаешься, и как земля снова и снова уходит из-под твоих ног… — шептал он ей на ухо со злорадством, с полным ощущением того, что он хозяин положения, а затем последовал удар. Хлесткий по её щеке.
— Знай, своё место и не смей забываться, — Орочимару не кричит, но тон его голоса мгновенно меняется. Он пропитан силой и властью. Подавлением.
Он грубо тянет её за волосы, заставляя встать, в то время, как она цепляется за бортик бочки. Прогибается в пояснице, а с алых губ срывается блядский стон. Вот так просто… Ощутимый шлепок по ягодице и щёку всё еще саднит от удара.
Она же блять от этого тащится, от легкого удушения его ладонью на своей шее. И от поцелуя-укуса, когда он силой заставляет её приоткрыть рот. Когда он вторгается своим языком в её пространство, и она отвечает ему на эту наглость также остервенело.
Вокруг брызги воды. Когда он подхватывает её за поясницу, а она сжимает руками его плечи, перекрещивает ноги на мужских бедрах. И это похоже на аномалию. На конкретный сдвиг по фазе.
Она, будто бы вгрызается зубами ему в шею, когда они оба падают на холодные простыни. Метит территорию, очерчивает свою власть.
Просто быстрее содрать с него эти чертовы штаны и позволить овладеть собой. Это единственный инстинкт, которому она сейчас следует, и больше ни одной мысли. Остатки мужской одежды летят в сторону, а она седлает его бедра. Трется вызывающе, наслаждаясь откликом. Скользит ладонью по возбужденному члену, по всей длине ствола и хмельно так улыбаясь. Дразня, очерчивает пальцем головку члена. Опускает голову, касается языком возбужденной плоти, задевая уздечку, наслаждаясь протяжным хриплым стоном. Мужской пресс резко напрягается под женской ладонью, что слегка надавливает сверху.
— Какой у тебя грязный рот, Цунаде…- его пальцы снова цепляются за белокурую шевелюру, путаются в них, а дыхание становится редким, с надрывом, будто бы он пытается не дышать вовсе. Если бы Сенджу не знала его, то могла бы подумать, что он боится потерять контроль над ситуацией. Когда она берёт в рот, двигаясь глубокими и мучительно медленными толчками.