Цунаде знает, насколько он бывает, чувствителен в сексе и жаден. Знает, насколько пылко реагирует его тело, если провести языком по уздечке, и как он с трудом сдерживает стоны, когда женская ладонь буквально выдаивает его в процессе дрочки.
У Цунаде в подобные моменты взгляд дьяволицы, пылкий и безжалостный. Он инстинктивно двигает бедрами ей на встречу, а внутри, прямо под кожей, кажется, плавятся провода.
Хватка на женском затылке становится более грубой, цепкой такой, она буквально задыхается, потому что Орочимару трахает её рот так, словно пытается засадить по самые гланды.
Это едкое желание, тяга затмевает всё вокруг, как ядовитый плющ окутывает сознание, любой намёк на трезвое ощущение реальности. И когда он оказывается близок к желанной грани оргазма, практически падает в пропасть, то резко отстраняет её от себя. Гневно рыча, ругаясь сквозь зубы, задыхаясь от мучительного узла внизу живота. Сжимает ладонью основание, и сейчас это ощущается настолько болезненно, что уши закладывает. Проклиная эмоции, от которых буквально крышу срывает, словно это морская волна, которая сшибает с берега.
Цунаде не двигается с места, смотрит на него янтарными глазами, полными недоумения. Такая распыленная, горячая, с синяками на ключицах и припухшими губами.
Она собирается произнести что-то вслух, но он не даёт ей этого сделать. Подминает её под себя, заставляя лечь на спину. Скользит поцелуями по женской лодыжке, очерчивает губами колени, а затем широко раздвигает её ноги. Чтобы поставить очередную метку зубами на внутреннюю сторону бедра. Сенджу не выдерживает, дергается, шипит на него.
— Сука… Я же просила тебя не делать так больше.
— Я знаю о том, что позавчера ты снова довела себя до панической атаки. Я уже говорил тебе, что если ты будешь продолжать приходить к нему домой, рано или поздно ты просто сдохнешь, — холодные мраморные пальцы хватают её за шею, заставляя поперхнуться воздухом. Он смыкает ладонь на её шее довольно ощутимо, и она ударяется затылком об спинку кровати. Она шипит, пытается вырваться, но он вынуждает её смотреть прямо в глаза. Цунаде накрывает его ладонь своей, будто пытаясь сохранить для себя иллюзию того, что в любой момент, она сможет закончить это безумие.
По плечам пробегают мурашки, цепкие как иголки, морозящие. Она прикусывает нижнюю губу.
— Чего тебе блять нужно, Цунаде? — он свирепо шепчет, цепляет зубами мочку уха, а затем снова поднимает взгляд. — Хочешь, я просто проломлю тебе череп, и дело с концом? Вот только, тот к кому ты так сильно стремишься на тот свет, никогда не примет то жалкое подобие тебя, что ты с собой сотворила. Он всегда насмехался над теми, кто постоянно жалеет себя, ты это знаешь.
Сенджу молчит. Потому что ей сказать нечего. Она не понимает, почему Орочимару не закрывает глаза на подобные вещи, хотя все остальные уже давно смотрят на её поступки, срывы, сквозь пальцы. В янтарных лисьих глазах застывает хрусталь, солёные капли.
— Ударь меня, — Цунаде просит и он ударяет. По щеке. И этот жест пробивает её оборону сильнее, чем любой другой удар на поле боя или на тренировочной площадке. Не сделай он это сейчас, и ей кажется, что она бы просто рассудком двинулась от режущей боли внутри грудной клетки. Срабатывает переключатель.
— Ласкай себя пальцами, — говорит он хлестко, властно, ослабляя хватку на загорелой шее, но всё еще чуть надавливая. — Я хочу посмотреть.
И в их интимной близости всегда так. Из крайности в крайность.
В его голосе столько злорадства, столько самодовольства. И морозящего холода. От таких убегают не оборачиваясь, а не пускают в свою постель.
Не выдают в руки все карты. Не завязывают себе глаза черной лентой и не вручают ключ от собственных кандалов.
Ей просто кажется, что терять уже нечего. Что больнее уже не будет. Да и ей уже давно ничего не страшно, наверное, лет с двенадцати.
Она раздвигает ноги шире, придвигается спиной к спинке кровати чуть ближе. Проводит языком по указательному пальцу, а затем и среднему. Накрывает их, посасывает в игривом жесте, на устах замирает кривая, надломленная усмешка, когда она вводит в себя пальцы. В то время, как с губ срываются тихие, но пьяные стоны.
Орочимару смотрит, не отвлекается ни на секунду, и это заводит. Сама мысль, что за тобой наблюдают. Его реакция, возбужденность до боли.
— Выпрями спину, — приказывает он, а когда получает положительный отклик, придвигается чуть ближе, сжимает её подбородок и заставляет открыть рот. Чтобы пройтись пальцем по мягким, искусанным губам, будто исследуя, а потом запустить в её рот два пальца по самые костяшки.
Цунаде бесстыдница и жадно скользит по ним языком. В её глазах читается усмешка, вызов… Она не боится тьмы. Не боится играть с огнем.
Она из тех людей, что, не раздумывая, подставляется под нож, если это сможет спасти кого-нибудь еще. Идиотка с сердцем нараспашку, с идеалистическими взглядами своего деда. И это так двояко… Он ненавидит её за эти блядские черты и в тоже время именно из-за них притягивается, как бабочка на огонь. В ней есть то, чего в нём никогда не было и никогда не будет.
Лучше бы она его боялась… Лучше бы обходила сотой дорогой…. Блядство. Кого он обманывает? Он бы всё равно ходил за ней по пятам, как кошмарный сон. Он не верит в перерождение, но уверен, что в прошлой жизни грешил не меньше, а у его убийцы были её глаза. Янтарные и пьяные.
— Вот так, хорошая девочка…. — шепчет ей на ухо, обдает жарким дыханием шею. Она разгоряченная, хмельная… Жаждущая разрядки уже очень давно. И сердце стучит, как безумное. — Я сейчас тебе помогу… Станет еще лучше…- ей почему-то в эти слова не верится. Ни в одно чёртово слово. В особенности, после того, как перестаёт терзать её рот.
Он касается губами хрупкой шеи, вонзается зубами, не смотря на то, что она множество раз просила его это не делать. Это видимо уже дело принципа, постоянно действовать ей на нервы… На заданиях, в сексе, просто в жизни… Каждый из них гнёт свою линию до последнего, и невозможно остановится. На её шее просто скоро живого места не останется. Долбанный тиран. Садист.
Орочимару дует на сосок, касается языком, а затем легонько прикусывает, в то время, как его ладонь очерчивает женский живот, опускается вниз. В дразнящем жесте лаская большим пальцем клитор, от чего она инстинктивно прогибается в спине, словно от электрического разряда.
Он добавляет к женским пальцам свой палец, вначале один, затем второй и Цунаде хрипло стонет, не в силах больше сдерживать свой голос даже из-за собственного упрямства. Внутри она горячая, мокрая… Совершенно нетерпеливая, что ещё больше его забавляет.
Легче не стало… Вот, о чём думает Цунаде, когда стоны становятся всё громче, а в голове всё меньше крупиц здравого смысла. Внизу живота слишком тесно, болезненно жарко, будто внутри затаилось раскаленное железо, прямо под кожей. Невыносимо. Когда возбуждение, желание перемешиваются с безумием. И она сама насаживается на эти чертовы пальцы, всхлипывает в мольбе, в то время, как он с пристрастием садиста не может насмотреться на то, как она снова и снова теряет в его руках контроль над своим совершенным телом воительницы.
Орочимару трахает её пальцами, трахает языком её рот. Остервенело, хотя у самого уже терпение на пределе. На самом краю.
Она практически доходит до пика, пока он резко не прерывает всё. Сенджу шипит, как кошка, ей стоит огромных усилий сейчас не захлебнуться в проклятиях.
Она прекрасно знает, что лучше держать язык за зубами в те моменты, когда от этого зависит её оргазм. Отомстить Орочимару она ещё успеет… На очередной тренировке или перевязке в медпункте. Цунаде не привыкла оставаться в долгу даже в таких аспектах своей жизни.
Сильные руки сжимают её талию в цепкой хватке, переворачивая на живот и заставляя встать на четвереньки. Цунаде упирается ладонями в стену, ловя себя на нечаянной мысли, что радуется тому, что сегодня руки не сковывает тугая веревка.