Ещё одна пощечина и ещё одна. Цунаде не пытается вырваться, потому, что Джирайя уже её и не держит. Да, и не пытается увернуться от её ударов.
— Мудак, — она дышит загнанным зверем, цедит сквозь зубы от злобы на него, на себя. В то время как он тянет её за плечи и встряхивает, будто заставляя избавиться от гневной пелены, что заслонила её разум.
— Лгунья, — вторит он в ответ, и до неё наконец-то доходит, что Джирайя ответил ей тем же оружием, что и она. Слишком больно.
Слишком много злобы и боли на двоих. Недосказанных фраз и упущенного времени.
Они ходят по кругу. Они вечные заложники обстоятельств, постоянных войн и системы. И от этой простой истины, что никуда не деться, хочется сдохнуть. Нервы накалены до предела, и ощущать собственные чувства, кажется, практически невыносимо.
Цунаде цепляется взглядом за его скулу, на оливковой коже уже появился алый синяк и это для неё, словно триггер. Она аккуратно скользит пальцами по воспаленной щеке, гладит ладонью, а в медовых глазах столько грусти и сожаления. Желания и нежности одновременно… Обиды и понимания. Ей кажется, что она собственными ушами слышит, как внутри неё рушится железный каркас, она снова ничего не может с собой поделать.
Поддается эмоциям, потому что через секунду Цунаде этот чертов синяк просто губами сцеловывает. Скользит языком по уголку губ.
Это шаг в пропасть. Снова.
Ей каждый раз кажется, что невозможно испытывать такой разнообразный спектр эмоций к одному человеку, но каждый раз ошибается. Это так чертовски мучительно… Любить его. И одновременно с этим, это самое естественное, что было в её жизни.
Она все-таки эгоистка до мозга костей.
Джирайя обнимает её за талию, забирается пальцами в распущенные волосы, крадёт губами её губы, уже не позволяя от себя отстраниться. Этот поцелуй нельзя назвать нежным, он горячий и собственнический. Затмевающий собой все проведенные закаты порознь. Все дни пустоты и тишины. Они больше не имели смысла, существовало лишь здесь и сейчас. Он кусает её за нижнюю губу, вынуждает приоткрыть рот, чтобы углубить поцелуй. И она позволяет их языкам сцепиться, ласкать друг друга, так словно оба заявляют друг на друга права.
Цунаде льнет к нему, прижимается прямо к груди, поглаживает широкие плечи, а он целует её в уголок губ. За ушком, в шею. Слегка прикусывая кожу, заставляя её буквально задыхаться ему в плечо, изнывая, скулить.
В какой-то момент она понимает, что её больше не держат ноги, тело тает под жаром чужих прикосновений. Джирайя не даёт ей упасть, подхватывает, придерживая за талию и бёдра, вынуждая обнять, сомкнуть ноги на его пояснице. Ещё ближе прижимаясь, друг к другу, цепляться пальцами за его одежду. Водить ноготками по мужской шее. Подставлять ключицы под поцелуи и дрожать. Дрожать, потому что это просто не может быть реальностью… Это так чертовски неправильно.
Она и сама не заметила, как он властным движением уложил её на кровать, нависая сверху.
— Что ты делаешь? — голос сонный и пойманный врасплох, а глаза опьянённые. Она и сама не знает, от чего дрожит, от желания или от того, что боится окончательно перейти эту грань. Боится его, как огня, а Джирайя смотрит на неё голодным волком. В его глазах темнота.
— То, что мы оба хотим, — он развязывает на ней халат, игнорируя вялые попытки остановить его и распахивает березовую шелковистую ткань.
Потому что они оба знают, что это правда. Потому что в полумраке все равны, и врать больше не было сил.
— Джирайя….- алые уста выдыхают на вдохе, она уже близки к срыву. К чему угодно. Она, кажется, точно сегодня сойдёт с ума, он оттягивает ткань, оголяя плечи, исследует губами каждый сантиметр бархатистой кожи. Вычерчивает языком ключицы, прикусывает кожу во всех возможным местах. У неё в этот момент паника жуткая, а перед глазами пелена, сотканная из желания и страсти.
Сенджу так долго пыталась подавить в себе чувства к этому человеку, что оказавшись на краю очередного рецидива, поняла, что просто не в силах с ним совладать. А теперь она в этой близости просто захлебывалась, в запахе грозы летней ночи и заката. Распылённая, горячая и уязвимая.
Ей некуда деваться, некуда спрятаться. Сколько ещё она будет изводить себя? Бежать от собственных чувств, отталкивать его от себя, а затем задыхаться от неизбежности в ночи. От омерзения к себе. От ужасающих мыслей, что быть счастливой у неё просто нет шанса. Не в этой жизни уж точно.
Она помнит, как молилась Будде, стоя на коленях на пристани в Стране Облаков, и её единственным желанием было, чтобы у них появился шанс быть вместе в следующей жизни. Она была уверена… Уверена и сейчас, что их души связаны тугой графитовой лентой.
Получается, небеса посмеялись над ней? Она вынуждена сгорать от чувств, и в тоже время, должна отпустить от себя самого желанного для неё мужчину… Горько. Несправедливо.
Цунаде инстинктивно прогибается в пояснице, а с уст слетает череда непрошеных стонов, когда он прочерчивает губами влажную дорожку вниз по грудной клетке, проводит языком по впадинке.
Джирайя не спрашивает, почему она не надела под халатик нижнего белья, подмечая про себя, что это обстоятельство сейчас играет ему на руку. Его ладони ласково оглаживают женские бедра и плоский живот, в то время, как губы накрывают уже затвердевший от возбуждения сосок.
Он на мгновение останавливается, дует на ореол прохладой, дразнится, заставляя кожу предательски покрыться мурашками.
Цунаде же просто не знает, куда себя деть, когда он начинает ласкать женскую грудь языком. Когда он сжимает её бедра в своих ладонях, приятно оглаживает поясницу и спину.
Она и забыла каково это… Вот так… Просто любить. Получать удовольствие не сквозь боль и наказания.
Сенджу столько времени ощущала себя дефектной, а сейчас, будто все уязвленные эмоции выплеснулись наружу, позволяя снова по-настоящему дышать.
Она не стесняется своих стонов, капризничает, кладёт руку на его шею, заставляет Джирайю посмотреть на себя и впивается в чужие губы поцелуем. Он даёт ей насладиться этим моментом, тем, что контроль сейчас в её руках. Позволяет ей скользнуть языком по его зубам, углубить поцелуй. Одаривать его укусами. Быть ближе, так, как ей нужно…
Он прерывает поцелуй, скользит поцелуями по низу живота, оставляя алые укусы на женских боках, перед линией нижнего белья тоже. И она плавится от этой близости, просто теряет рассудок.
У Цунаде длинные, красивые ноги и изящные лодыжки. Он думает об этом, когда разводит их в сторону.
— Ты можешь делать, что угодно, Цунаде, но только не ври мне. Этого между нами я никогда не приму, — говорит он, когда его пальцы скользят по внутренней стороне бедра, очерчивая невидимые узоры.
Вглядываясь в её янтарные затуманенные глаза, а она от его слов готова задохнуться. Настолько они сильно бьют по сердцу, а оно у неё и так хрупкое, сделанное из стекла. Оно и так держится на честном слове.
— У меня иногда просто нет выбора, — выдыхает она, а в горле пересыхает. Её разрывает от разных эмоций. От того, какие болезненные темы он затрагивает, что ей просто хочется разрыдаться от неизбежности. От мыслей, что когда он уйдет, она уже заново себя не соберёт. А он уйдет… Совершенно точно. И в тоже время, Сенджу так чертовски возбуждена, она сейчас просто зациклена на его пальцах. Они могут делать такие вещи, что можно забыть собственное имя…
— Так дай мне этот выбор. Не решай за нас двоих, — у Джирайи голос начинает дрожать, он раздражён, явно недоволен её ответом, и когда она попыталась, коснуться его плеча, он не позволяет ей этого сделать. Он сжимает её запястье и отрицательно качает головой.
— Дай мне прикоснуться, — Сенджу пытается приподняться, упрямится, но оказывается снова прижата к кровати, теперь уже с обездвиженными руками. У Джирайи жевалки играют, он напряжен, как никогда. В этот момент она, кажется, начинает осознавать насколько ему тоже сейчас больно. Он разбит и сбит с толку. Он чувствует себя преданным, потому что никто не может объяснить ему, что происходит на самом деле. Он найти мотивов, объяснений своим эмоциям не может… И у него внутри всё гниёт от затаившейся горечи.