Орочимару приходил каждый раз, когда возвращался с заданий, так, будто ему больше нечем было заняться, словно это не его постоянно отправляют на миссии. Сидел несколько часов, не пытался его разбудить или как-то напакостить, а затем уходил, растворялся вместе с первыми гиацинтовыми оттенками рассвета. Его что-то терзало, но выражал он это странным способом, как и все остальные свои эмоциональные импульсы.
Джирайя уже давно не удивлялся причудам напарника, но и понимал, что это не предвещает ничего хорошего. Если Орочимару не выдаёт свои мысли в колкостях и словесных перепалках, не пишет ему гневные официальные письма-претензии, то это означает, что всё серьёзно. На столько хреново, что он опасается реакции даже Джирайи, на которого, привык, вываливать весь свой негатив.
— Мне просто не интересны разговоры с тобой.
— Но нужно моё присутствие в жизни? — Джирайя в этот момент ощущает себя кладоискателем в кромешном тёмном лесу, который должен действовать по наитию. Ощупывать твёрдую почву, чтобы найти хотя бы одну золотую крупицу. Джирайя никогда терпением не отличался, очень часто поддавался эмоциям, когда это касалось межличностных отношений. Дрался, бросался в омут с головой.
Совершал ошибки сгоряча, но сейчас всё, будто стало иначе… Внутреннее чутьё, будто подсказывало ему на каком-то интуитивном уровне, что если он сейчас позволит себе стать рабом собственных слабостей, поддаться своим страхам, то мост, на котором они все стоят, просто разрушится. Разве он может допустить это? Только не сейчас.
Только не в момент, когда жизнь дала ему второй шанс… Он, ведь мог сдохнуть где-то в канаве и больше никогда не коснуться родной земли. У Джирайи слишком много кармических долгов, а он в следующей жизни не планирует стать камнем.
— Да, — бледные длинные пальцы напряжённо стучат по подлокотнику, Джирайя спокойно скользит по ним взглядом, а затем снова заглядывает в чужое лицо. Выражение лица Орочимару непроницаемое, каменное, а голос такой скучающий, будто он готов, хоть прямо сейчас погрузиться в сон.
Жабий саннин подумал бы, что так и есть, но язык тела не умеет обманывать, потому что в кресле сейчас сидит, будто бы не живой человек, а искусственный манекен. Напряжена каждая мышца, словно Орочимару готовится к нападению… Как будто ждёт чего-то, хотя ещё несколько минут назад он вальяжно восседал на своём троне.
Нужно перестать сканировать его, как противника. Нужно угомонить свою чакру, которая сама собой активизировалась на оголённых рефлексах. Почему внутри так тревожно? Как в самые холодные дни войны.
— Не уточнишь зачем?
— Нет, — хлесткое, резкое. Склизкое. От этого «нет» хочется отмыться. Тон его голоса не меняется, но Джирайя улавливает даже маленькую перемену в мужском тембре. Ещё немного и струны сямисэн* лопнут.
Достаточно лишь коснуться их пальцами, немного потревожить покой и всё полетит к чертям. Джирайя знает это, но не делает.
У него всегда с легкостью получалось вывести Орочимару на скандал, он всегда знал куда сильнее надавить, чтобы через секунду ему попытались переломать кости, но сегодня он не хочет поступать так.
Потому что это не решение. Потому что это один из тех редких случаев, когда хочется построить словесный диалог, а не решать всё кулаками.
— Когда тебя отправляют на миссию?
— Завтра ночью.
Они перекидываются бессмысленные фразами, просто потому что нужно заполнить эту напряжённую тишину. Возместить пустоту в пространстве. Их взгляды пересекаются на долю секунды, но отшельник умудряется за этот миг уловить что-то, что не видел никогда в змеиных глазах прежде. Трещину. Глубокую и незаживающую. Орочимару это не нравится. Ему вообще не нравится, когда кто-то подступается к нему настолько близко.
Он уже и забыл, как хорошо Джирайя может улавливать его настроение. Забыл о том, что они могли общаться без слов даже в самые напряженные дни их сосуществования вместе. Они могли друг другу морды бить при каждой встрече, а потом за секунду объединится против врага. Они могли стоять в разных частях помещения, а затем просто прийти к одному общему выводу о ситуации. Но это было так давно… Казалось, что в прошлой жизни…
Глаза становятся стеклянными, как у змеи, которая притворяется мёртвой, чтобы избежать контакта с хищником крупнее. Он, будто выпадает из реальности, а Джирайя цедит чертову воду из стакана, хотя уже и не хочет пить толком.
Да, что с тобой? Просто скажи и не еби мне мозги. Ты не просто так сюда ходишь, не по доброте душевной. Ты хотел оставить меня подыхать на одной из миссий, а теперь я должен поверить, что ты сторожишь мой сон?
— Тогда может быть, расскажешь мне истинную причину ночных визитов? Я, ведь знаю это выражение твоего лица, — он всё равно своего добьётся. Он ему мозг проест. Ни сегодня, так завтра.
— Ещё не время, — заключает змеиный саннин, поднимается со своего места, поправляя на себе болотный жилет, будто с него пылинки сдувая, а затем просто направляется к двери. Он тоже не планирует отступать. Если он не хочет отвечать на вопросы, значит, он не будет этого делать.
Джирайя голос повышает, надавливает интонацией:
— Орочимару… Хватит мне мозги компостировать, просто скажи уже что не так.
Орочимару застывает у порога, но не оборачивается. Он снова всем видом показывает, что будто бы управляет ситуацией, но Джирайе кажется, что он от чего-то бежит, как зверь, что пытается разодрать когтями железные прутья клетки.
— Я пойду, мне пора… Но у меня есть просьба, — мужские плечи напряжены, тёмные волосы привычно стекают по ним каскадом.
Джирайя уже не первый раз в своей жизни, ловит себя на желании, схватить друга за шевелюру и хорошенько огреть затылком об стену. Сегодня — тоже не исключение. Он ненавидит, когда с ним говорят загадками или увиливают от ответов. Ему всегда нужно прямо и чётко. Потому что сам он прямой как шпала. В своих поступках и желаниях.
— Какая? — недоумевает отшельник, а под коркой разума неприятно скребёт, обычно, после таких слов от людей ничего хорошего не следует. Вряд ли, этот раз станет исключением.
Орочимару оборачивается, а на его губах кривая усмешка. В глазах странный блеск, нечитаемый.
— Ты всегда был моей назойливой тенью, что следовала по пятам. Как бы, не сложилось дальше, пусть так и останется.
Джирайя молчит, а Орочимару не уходит. Ждёт ответа, будто бы застывает на своём месте. И глядя на это упрямство, жабий саннин понимает, что ему не послышалось. Не показалось. Это была не издевка и даже не шутка.
Орочимару говорил всерьёз, впервые подтверждая их незримую связь вслух? Наверное, мир в действительности должен разломиться на две части после этих слов.
Джирайя всегда называл его своим другом, Орочимару же всячески от подобных заявлений открещивался…
Это была как игра, кто кого упрямей. Кто кого перебодает…. Что же изменилось сейчас?
— Хорошо, — юноша утвердительно кивает. Делает вид, что не замечает, как выдыхает Орочимару, как резко происходит переход от тихой нервозности к снова статичному состоянию.
— Посмотрим, как ты умеешь сдерживать обещания, Джирайя Сама, — слова звучат язвительно, будто он берёт его на слабо, хотя чего греха таить… Джирайя всегда был азартным. И это «Джирайя Сама» — что-то новенькое, раньше бы у него язык отсох обращаться к напарнику по команде в уважительной форме. Это всегда было ниже его достоинства. И он любил об этом заявлять.
Осознание расплылось горьким вкусом на языке, когда Джирайю накрыло понимание, что для его близких, для деревни прошло уже несколько лет, в то время, как он застрял в промежутке в несколько дней… И он может лишь догадываться какие тёмные существа скрываются за его амнезией. Он может лишь предполагать о том, что пережили за это время, те о ком болит его сердце. Хочет ли он знать насколько глубокими могут оказаться чужие шрамы…? Он не может дать себе четкого ответа прямо сейчас…Может быть, не стоит биться в наглухо закрытые двери? Самое страшное, ведь всегда хранится под замком…