— Да, именно так я и сказала, — она кивает, неловко так улыбается.
— Ладно, Джирайя Сама, я пойду… Мне еще нужно совершить обход по остальным палатам.
Отшельник кивает в знак прощания и брюнетка тактично ускользает из помещения, видимо, посчитав, что на сегодня исчерпала лимит чужого личного пространства. От греха подальше. Пока не попала под горячую руку одного из саннинов…
Хаконэ. Значит, она была там… В том месте, где они в первый раз отметили совместный Новый год. Еще перед войной…
Поцеловавшись впервые под влиянием градуса. Напуганные, до чертиков, оба, на следующие утро, поклявшиеся больше никогда не говорить об этом, не вспоминать.
Она, ведь тогда была с Даном… А он… все равно помнил. Вникал в каждую подробность. Даже сейчас, спустя столько лет. Несмотря на то, что разум стал дырявым, хуже, чем сыр в мышеловке.
Он не мог забыть запах ее кожи, это был аромат белых лилий. Свободы и счастья.
Ниндзя думает об этом, мысли зациклены и идут по кругу. Он прикрывает глаза, прижимаясь телом к спинке больничной койки, и обреченно выдыхает. Создается впечатление, будто он потерял нечто важное. Под ребрами дыра ощутимая…
Он не знает. Он не может вспомнить, и никак не получается избавиться от чувства, будто в туманном рассвете он потерял нечто важное.
Глупец.
— Почему вы расстались с Даном? — это первый блядский вопрос, который Джирайя задает ей, когда Цунаде возвращается с миссии. Она, ведь толком не спала и не ела. Сразу помчалась к нему, чтобы проведать. Чтобы провести осмотр, чтобы успокоить свою грешную душонку.
Сенджу, ведь думать больше ни о чем другом не могла вдали от дома. Взъерошенная, нервная. У нее мозг плавился, ее, как от ломки трясло. Она себе найти место не могла.
Как он там? Как его самочувствие? Принимает ли лекарства, которые она прописала? Продолжаются ли головные боли?
Она могла не подходить к нему, но пошагово контролировала деятельность медсестер, которых подсылала к нему. Точно знала все показатели его физического состояния. Быть вдали от дома сейчас казалось ненавистным испытанием.
— Ты можешь перестать витать в облаках, блять, и, наконец, включиться в миссию? Я подыхать сегодня не собираюсь, — в какой-то момент, даже самый хладнокровный змееныш Орочимару не выдержал. Взвыл от ее похуизма, полной отстраненности на протяжении всего пути.
— В особенности из-за страданий по твоему мудаку — напарник, будто плюется ядом, цедит сквозь зубы. Дырку готов выжечь на ее лбу взглядом.
Откуда он знает, чем заняты ее мысли? Хотя, наверное, у нее и так все на лице написано. Цунаде для Орочимару практически всегда была, как книга раскрытая. Он слишком хорошо ее читал… Возможно, и к своему несчастью.
— Не знала, что ты стал таким романтичным. До такого несусветного бреда даже бы я не додумалась, — она криво ухмыляется и с ее губ слетает токсичный смешок. — О ком ты, интересно, страдал, когда мне пришлось тащить тебя на себе полудохлого? — скептически ведет бровью.
— Заткнись, — шипит он, в действительности, как змея.
— Так бы сразу, — Цунаде отвечает также, с нескрываемым раздражением.
— Раздевайся, нужно осмотреть раны, — в горле ком стоит, хотя улыбка, маска на лице непроницаемая. Игнорирует вопрос полностью. Она ног не чувствует, настолько сильно спешила сюда, а он решил доставать ее расспросами о Дане. Зачем? Что успел себе надумать за время ее отсутствия?
У нее и так нервы натянуты, как канаты. Кажется, она может сорваться, сойти с ума в любой момент. Достаточно нащупать нужный рычаг.
Цунаде и так дурно от одной только мысли о жаре его тела. О том, что ей нужно его касаться…
Саннин не спорит, стягивает с себя темную юкату, наблюдает за ее движениями. Женские пальцы загораются малахитовым оттенком, и она скользит прикосновениями по торсу. Статично. Слишком сковано для привычной ее манеры. Стараясь абстрагироваться от сложившейся ситуации, отодвигая душевные терзания на второй план, оставляя для себя лишь роль медика. Но как бы она не старалась, взгляд предательски снова и снова возвращался к его подтянутому торсу. И сейчас касаться кубиков пресса хотелось далеко не руками…
— Так, что у вас произошло с Даном? Вы давно расстались? — Джирайя слишком упрям и прямолинеен, чтобы отступиться от своего вопроса. У нее по плечам мороз жуткий, но она виду не подает. Храбриться, как и всегда. Она не должна быть слабой, даже в его глазах…
— Война закончилась, больше ничего нас с ним не скрепляло, и мы оба поняли, что не любим друг друга, — блондинка пожимает плечами, осторожно поднимает взгляд. Смотрит в темные омуты, они, как горячий шоколад. И в них хочется раствориться, окончательно затеряться. Потому, что это так естественно. Необходимо. Потому, что до безумия хочется этого. Потому, что с его исчезновением, Цунаде, кажется, потеряла часть себя.
Помнил бы он о том, что день их расставания с Даном, был для них двоих самым счастливым в жизни… Тогда бы он не задавал сейчас этих блядских вопросов.
Она продолжает скользить ладонями по мужскому торсу. Вызывая хриплый вдох на мужских губах. Его мысли сейчас тоже далеко не о Дане.
— И ты не жалеешь? — отшельник должен знать… Он должен быть уверен.
Ее уста приковывают к себе взгляд, как сочный плод, который хочется попробовать на вкус. Он, как больной, помешанный…
Зачем он это спрашивает? Чего добивается? Она чувствует, как ее сердце болезненно толкается в собственной груди. Просто заходится в лихорадочных ритмах.
— Нет. Никогда не жалела. Он уже женат, у него недавно родился ребенок… Мы хорошие друзья и я за него счастлива, — принцесса слизней пожимает плечами, снова отводит глаза. Хочется сделать вдох, но не получается.
К чему этот допрос? Он вспомнил что-то?
Он резко вздрагивает, когда Цунаде касается области ребер, а затем опускает ладонь еще ниже. Алые ноготки на загорелой коже смотрятся гармонично, словно так и должно быть. Белесые шрамы, как тонкие узоры, хранят в себе различные воспоминания. Темные и светлые.
— Что такое? Здесь больно? — блондинка поднимает взгляд янтарных глаз, пристально смотрит на напарника. Снова пытается коснуться уязвленного места, чакрой просканировать проблему, но он не дает ей этого сделать. Сжимает в своей руке женское запястье.
— Не остановишься сейчас, я за себя не отвечаю, — мужской баритон звучит все также спокойно, и Джирайя смотрит в ее омуты открыто.
Это так чертовски в его стиле, кидать в ее сторону неоднозначные намеки, пошлые комплименты. И если еще пять лет назад, Сенджу за подобные выходки, была готова убить его, то сейчас в белокурой голове возникали совершенно иные мысли. Грязные, развратные.
И для нее это простая истина… Именно то, что ей так было нужно, то о чем она думала последние годы, засыпая в холодной постели.
— Знаешь, Цунаде, в последнее время мне постоянно снится один и тот же сон. Он настолько реальный, что я могу со смелостью сказать, что на твоем копчике три родинки, две в области позвоночника. И еще одна с внутренней стороны бедра.
Она не знает, что сказать ему на эти слова, просто кусает губы. Внутри нее недоверие и желание разрывают ее на куски. У нее низ живота сводит от холодных радужек глаз, что сейчас испепеляют ее своим вниманием. И это переломный момент, она что-то для себя решает.
Знает, что если сейчас позволит себе то, что диктует в голове ее черти, назад пути уже не будет… Действия потом не обнулить, не спрятать голову в песок.
— Я пропишу тебе обезболивающее получше, — отвечает она, как ни в чем не бывало. В то время, как женские пальцы уже скользнули вниз по торсу, медленно, мучительно жарко, по кубикам пресса, а затем намеренно задевая резинку мужских боксеров.
Это было похоже на помешательство. Джирайе казалось, что она выжигает его насквозь.