Оспаривать это было весьма опасно, а потому Киприан поспешно утвердительно кивнул головой. Впрочем, и он, и Кассиодор прекрасно знали о тех «сомневающихся», которые отказывались считать варварское королевство преемником разрушенной варварами Западной Римской империи, хотя и не слишком афишировали свою точку зрения. К таким «истинным римлянам» относились и принцепс сената Симмах, и его приёмный сын Боэций, и влиятельный сенатор Альбин, и папа Иоанн I. Но надо отдать должное и Теодориху. Когда на седьмом году своего правления он впервые побывал в Риме, то пришёл в такое восхищение от знаменитых памятников времён империи — форума Траяна, театра Марцелла, амфитеатра Тита, квиринальских коней (среди этих коней, привезённых из Александрии, по преданию находилось и изображение легендарного коня Александра Македонского — Буцефала), что приказал их тщательно оберегать. Особенно ему понравились бронзовые слоны, стоявшие по обеим сторонам Священной дороги. Первым побуждением короля остготов было желание отдать приказ о перевозке этих замечательных слонов в свою столицу Равенну. Однако по здравом размышлении Теодорих решил не возбуждать понапрасну население Рима, чтобы не склонить его на бунт; и слоны, высоко задрав свои бронзовые хоботы, так и остались стоять на прежнем месте.
Завтрак уже подходил к концу, когда Киприан наконец решил напрямую спросить любезного хозяина о причине своего приглашения в столь ранний час:
— Насколько я понимаю, тебя озаботило недавнее назначение нового magister officiorum?
— С какой стати ты вдруг решил, что я не одобряю такого важного решения императора? — вопросом на вопрос ответил Кассиодор, и Киприан снова поёжился. Что за неприятная и лукавая манера постоянно ставить под сомнение лояльность своего собеседника!
— Я совсем не это имел в виду, уважаемый Магн Аврелий, — собравшись с мыслями, ответил Киприан. — Просто мне показалось, что ты пригласил меня не только для того, чтобы продемонстрировать бесподобное искусство своего повара.
— Я дарю его тебе, — неожиданно заявил Кассиодор, — и того красивого раба, на которого ты так умильно заглядывался во время завтрака.
Ошеломлённый Киприан даже открыл рот от изумления. Впрочем, через несколько секунд он уже внутренне напрягся, понимая, что взамен от него потребуется какая-то значительная услуга. Зная рыночную цену хорошо обученному рабу, в этом не приходилось сомневаться, так же, как и в том, что начальник императорской канцелярии не такой человек, чтобы совершать беспричинные поступки.
Он снова открыл рот, чтобы выразить свою благодарность, но Кассиодор остановил его повелительным жестом.
— Не надо лишних слов. Лучше ответь мне на такой вопрос — насколько хорошо ты знаком с решениями I собора вселенских церквей?
Час от часу не легче! Теперь уже Киприан почувствовал, как потеет, и взволнованно вытер лоб краем своей коричневой таларис[10]. За этим, казалось бы, невинным вопросом стояла такая обширная и опасная тема, что у несчастного референдария задрожали руки. Конечно же, он знал о первом знаменитом расколе, который возник в христианстве при императоре Константине двести лет назад. Раскол этот происходил из-за главного вопроса победившего вероучения — как следует понимать догмат о святой Троице?
Александрийский епископ Афанасий учил тому, что Бог-сын существует извечно, а не сотворён Богом-отцом; что первый не «подобосущен», а «единосущен» второму, то есть они имеют одинаковую, равноценную природу. Его противник, пресвитер Арий, тоже выходец из Александрии, категорически возражал против такого толкования догмата. Бог-отец и Бог-сын не равны и не едины по своей сущности, Христос является творением Бога-отца и не мог существовать вечно. Святой дух, в свою очередь, тоже был сотворён, но не Богом-отцом, а Богом-сыном.
«Единосущее» звучит по-гречески как «гомоусиос», а «подобосущее» — «гомойусиос», то есть оба термина различаются лишь на одну-единственную букву греческого алфавита — йоту. Арий и арианцы не хотели её уступать, а Афанасий — принимать. Императора Константина весьма беспокоили эти яростные разногласия, ибо главное преимущество христианства перед язычеством он видел именно в единстве. Поэтому для решения этого спорного вопроса в 325 году он созывает в малоазийском городе Никее конгресс всех христианских епископов Востока и Запада, а сам становится на нём председателем, хотя к тому времени ещё не принял христианства и не крестился. Трудно сказать, что побудило императора поначалу поддержать именно Афанасия, но, несомненно, благодаря этой поддержке тот одержал верх, а Арий был проклят, сослан и его учение объявлено ересью. Впрочем, это не прекратило яростной борьбы двух доктрин, и в конце концов Арий сумел добиться реванша. Его возвратили из ссылки, отправив туда Афанасия. Более того, когда император Константин уже перед самой своей смертью наконец-то принял христианство, то окрестил его епископ-арианин. Кстати, Константин решил креститься, лишь чувствуя приближение смерти, не потому, что так долго колебался в отношении христианства, а из-за одного весьма популярного в те времена соображения: если приобщиться к христианской церкви незадолго до кончины, то не успеешь осквернить себя новыми грехами и попадёшь в рай таким же невинным, как и новорождённый младенец!