— Чего же ты хочешь?
— Ни-че-го...
— Такого не может быть! Пока мы живём — мы желаем. Прошу тебя, выскажи мне хотя бы одно, пусть даже самое невозможное желание!
И тут она с таким невероятно спокойным выражением взглянула на него, что прежде, чем он услышал её ответ и схватился за голову, он уже и сам прочитал желание Амалаберги в её прекрасных глазах:
— Умереть...
Никогда раньше Кассиодор не думал, что способен испытывать подобные чувства и совершать подобные поступки — он упал перед ней на колени и поднёс её руку к губам. Амалаберга вырвала у него руку и встала, причём сделала и то, и другое с полнейшим равнодушием, но так непреклонно, что он не посмел её удерживать. Стыдясь своей слабости, магистр оффиций тоже встал, отвернулся от готской принцессы и снова зашагал по атрию, смотря себе под ноги и яростно стискивая руки. Всю жизнь он умело добивался своих целей — и вот первый раз натолкнулся на то, что был не в силах преодолеть! И кто бы сказал ему, что этой непреодолимой вещью на свете окажется женское настроение! Не далее чем завтра в присутствии самого Теодориха должна была состояться их свадьба, и вот его невеста ведёт себя с ним бездушнее, чем труп. Ни разу за всё время их разговора в голосе или глазах Амалаберги не промелькнуло чего-то такого, тёплого и человеческого, что позволяло бы ему питать хотя бы самые ничтожные надежды. И теперь Кассиодор, коварный и хитроумный политик и самый влиятельный министр своего короля, бесился от сознания собственной беспомощности перед равнодушием в глазах этой непреклонной любовницы погибшего римского мальчишки. Что было причиной его волнений? Любовь? Упрямство? Уязвлённое самолюбие? Или то самое свойство характера, о котором он говорил Феодоре, — способность пылать от холода и холодеть от жара? Сейчас он не знал этого, да и трудно разобраться в своих чувствах, когда глаза заволакивает пелена страсти, а зубы стискивает ярость бессилия.
Чего он хотел от Амалаберги? Признания в любви, ласки, покорности? Но всего этого надо было добиваться, и добиваться собственной любовью и лаской. А он же всего лишь получил разрешение на брак с ней у её отца и готского короля... Все эти размышления не успокаивали Кассиодора, и он продолжал взволнованно вышагивать по залу, боясь смотреть в сторону Амалаберги. А она молчала и тоже не смотрела в его сторону, и когда он заметил это, бросив взгляд исподлобья, то снова не выдержал и яростно подбежал к ней.
— Всё уже кончено, понимаешь ты, кончено! — завопил он, удивляясь про себя тому, что кто-то может не понимать столь очевидных вещей: прошлого не воротишь и никого не воскресишь, а потому и нечего об этом жалеть!
— Да, — словно угадав его мысли, вдруг ответила Амалаберга, — но и прощать ничего нельзя!
— Так убей же меня, ибо я позаботился о смерти этого римского юноши! Убей меня... или прости! Ведь я сделал это потому, что хотел стать твоим мужем!
Кассиодор окончательно потерял самообладание и, подскочив к девушке, с силой схватил её за плечи и повернул к себе. Сначала он хотел просто поцеловать её плотно стиснутые губы, но, заметив выражение её глаз, мгновенно отпустил.
— Ты станешь им., прямо сейчас... Хочешь этого?
Меньше всего он ожидал подобного вопроса, поэтому попытался снова поймать выражение её глаз и, когда ему это не удалось, растерянно кивнул.
— Что... ты имеешь в виду?
— Проводи меня в свою спальню.
И вот только теперь она посмотрела ему прямо в глаза и протянула руку, на которой блестело золотое кольцо со скорпионом. Словно зачарованный этим взглядом, он медленно подошёл к ней и уже хотел было коснуться протянутой руки, как вдруг услышал какой-то шум. Лишь потом, спустя какое-то время, Кассиодор понял, что его жизнь спас неожиданный гонец, который, задыхаясь, вбежал в зал, преследуемый разъярённым номенклатором, и, с ходу упав на колени, завопил, протягивая свиток:
— Прости, господин, но мне наказывали доставить это тебе как можно скорее!
— Кто? — машинально спросил Кассиодор, протягивая руку за свитком.
— Королевский референдарий Киприан, который сейчас находится в Тичине.
«Боэций!» — мелькнуло в сознании Кассиодора, и он растерянно обернулся в сторону Амалаберги Опустив руку и понурив голову, она пошла, но пошла не к выходу, а в сторону внутренних покоев его веронского дворца. Двигалась она столь странно, а руки держала так, словно вот-вот могла упасть и хотела за что-нибудь уцепиться чтобы удержаться на ногах. Магистр оффиций двинулся было за ней, но услышал умоляющий возглас гонца и, оставаясь на ногах, распечатал письмо.