Амалаберга прошла в спальню, усмехнулась, отметив, как её приготовили к первой брачной ночи, и, не раздеваясь, легла на постель Невыносимое отвращение к жизни давило ей грудь, а полная апатия душила всякие желания, даже желание мстить. Она задумчиво поднесла руку к лицу и посмотрела на своё кольцо. Несколько минут назад она незаметно повернула головку скорпиона таким образом, чтобы он выставил наружу своё крохотное, но смертельное жало, в котором содержался мгновенный яд. Кассиодора спасло чудо... Теперь ей было уже всё равно. Что даст ей смерть этого человека? Чего она вообще ждёт? Всё было кончено ещё там, на арене, когда она упала в обморок при виде отрубленной головы Виринала. Когда её привели в чувство, первым же образом, возникшим в её сознании, был образ обезглавленного трупа возлюбленного. Амалаберга тогда же решила уйти из жизни. И лишь одна жажда мести удержала её в тот момент от такого шага. Кассиодор... Неужели этот человек, говоря о своей любви, унижаясь и вставая перед ней на колени, не понимал, насколько же он омерзителен?
Лучшей местью ему будет не смерть, а лишение всех надежд. Он так ждёт завтрашней свадьбы! Амалаберга тяжело вздохнула и с силой разорвала свою столу, обнажив левую грудь. Какое-то время она задумчиво любовалась её идеальной формой, обводя тонкими пальцами вокруг крупного алого соска. Корнелий хотел сделать себе чашу, которая бы полностью соответствовала форме её груди... При этой мысли глаза Амалаберги наполнились слезами. Как мало она успела в этой жизни, как мало увидела и испытала, а ведь ей всего двадцать лет! Заплакав, она прикрыла веки, чувствуя, как горячие слёзы медленно омывают её щёки. Она вдруг представила себе, как обнажённый Корнелий наклоняется над ней и нежно целует в губы, и, стараясь подольше удержать в памяти вкус его уверенного поцелуя, подняла руку с кольцом и уколола себя в обнажённую грудь.
Тем временем Кассиодор торопливо читал письмо:
«Киприан приветствует достопочтенного магистра оффиций. Я счёл необходимым сообщить тебе первому ту новость, которая способна вызвать некоторую смуту в нашем королевстве. Впрочем, будем надеяться, что всё обойдётся тихо, тем более если ты примешь необходимые меры предосторожности. Надеюсь я также и на то, что мой гонец опередит гонца Тригвиллы, поэтому ты узнаешь всё именно так, как оно было на самом деле, а не так, как может рассказать тебе управитель королевского дворца.
Ты сам понимаешь, что речь пойдёт о Северине Аниции, который уже семь месяцев содержался в городской тюрьме Тичина, ожидая окончательного решения своей участи от нашего великого короля. Я сопровождал Тригвиллу в его поездке в Рим, но на обратном пути он вдруг изъявил желание заехать в Тичин и посмотреть, «как поживает бывший магистр оффиций». Я пытался отговорить его, но он пьянствовал чуть ли не на каждом постоялом дворе, так что не внял бы голосу самого Господа Бога.
Мы приехали в Тичин поздно вечером, и, когда я ушёл спать, Тригвилла ещё был на ногах и пьян; когда проснулся — уже на ногах и опять-таки пьян. В тюрьму мы направились в сопровождении двух его слуг, сам он едва передвигался. Северин Аниций был в добром здравии, если только можно сохранить доброе здравие, просидев столько времени в камере, находящейся практически под землёй.
Дальше я вынужден перейти к самому печальному, поэтому надеюсь, что ты простишь меня, если мой рассказ будет краток. Управителю королевского дворца так явно не понравилось спокойное, я бы даже сказал, какое-то просветлённое настроение нашего знаменитого философа, что он приказал своим слугам подвергнуть его страшной пытке. Вокруг головы несчастного Северина Аниция обмотали грубую толстую верёвку из тех, которые используют крестьяне, привязанную к палке, после чего начали закручивать эту палку так, что верёвка стала натягиваться. Сдавливая голову Боэция, она причиняла несчастному такую адскую боль, что глаза у него буквально вылезали из орбит, и я готов поклясться, что слышал, как трещит его череп. Крики Северина Аниция разрывали мне уши, и я, хотя и никогда не относил себя к числу особо чувствительных людей, всё же не выдержал и в какой-то момент выскочил за дверь камеры. Вернулся я обратно лишь тогда, когда эти крики сменились стонами и звуками ударов.
Тригвилла и оба его слуги избивали окровавленного узника палками с такой силой, что вскоре он потерял сознание и перестал стонать. Я пытался остановить это побоище, но ты и сам знаешь нравы наших союзников — готов: стоит им вкусить крови, как их уже ничто не остановит. Наконец, когда Тригвилла устал, я сумел подойти к Северину Аницию. Он был мёртв. Когда наступила смерть, я сказать не берусь, но то, что причиной её явились побои, сомнений не вызывает.