— Да, почтенный Кассиодор, ты прав. Мне действительно пришла в голову одна мысль... Недавно я узнал о знаменитом диспуте, который полтора века назад состоялся между прадедом нашего уважаемого принцепса сената Симмахом и епископом Амвросием Медиоланским. Они спорили о том, какое из двух вероисповеданий, языческое или христианское, является истинным. Тогда победа досталась достославному епископу, и мне подумалось о том, что было бы полезно вновь свести при дворе нашего славного короля двух знаменитых представителей, исповедующих католичество и арианство. Что может быть убедительнее честного спора, в котором, как уверяли древние, рождается истина?
— Любой спор лучше всего решать с мечом в руке, — не выдержал Конигаст и, обращаясь к королю, добавил: — Мы — народ воинов, а не философов, так зачем давать этим римлянам лишний повод для торжества?
— А почему ты так уверен в торжестве католичества? — неожиданно спросил его Кассиодор. — Если бы наш великий король согласился провести подобный диспут, то я сам бы взял на себя труд найти такого арианского проповедника, который смог бы убедить в своей правоте даже папу Иоанна. Думаю, что и наш первый министр сможет выставить достойного соперника.
«Так вот откуда исходит эта идея, — подумал Боэций, бросая холодный взгляд на Кассиодора. — Впрочем, это было очевидно с самого начала. Но зачем ему всё это нужно? Лишний раз доказать превосходство своих готских хозяев над истинными римлянами? Как гнусно всё это выглядит со стороны представителя древнего римского рода... Однако надо ему что-то ответить, тем более что король уже явно утомлён и всё чаще поглядывает на часы».
Действительно, Теодорих в очередной раз посмотрел на большие водяные часы — клепсидру, представлявшие собой точную копию тех часов, которые были сделаны под руководством Боэция в качестве подарка бургундскому королю Гундобаду. В своё время они так понравились самому Теодориху, что он пожелал иметь такие же, установив их в зале заседаний королевского совета.
— Мне думается, что в подобной ситуации этот диспут будет не совсем уместен, поскольку может накалить страсти при любом исходе, — заявил Боэций. — И, кроме того, почтенный Кассиодор, я не совсем понимаю, почему ты считаешь меня достаточно компетентным в вопросах богословия...
— О, Северин Аниций, а разве можно усомниться в этом, хотя бы раз прочитав твой глубокомысленный трактат, посвящённый проблеме понимания сущности Божественной Троицы? — живо возразил Кассиодор и, к немалому изумлению Боэция, проворно извлёк из складок своей тоги небольшой свиток. — Неужели ты сам забыл о том, что писал совсем недавно?
Нет, разумеется, Боэций не забыл об этом трактате, в котором он решительно выступал против арианства, доказывая превосходство афанасьевского понимания Троицы. Однако он давал читать своё сочинение только узкому кругу друзей, поэтому не мог понять, откуда Кассиодор добыл ту копию, которой он сейчас потрясал перед Теодорихом. Дело принимало опасный оборот — Боэций всегда тщательно скрывал свои антиарианские взгляды.
— Хорошо, — решительно сказал он. — Если наш король соблаговолит приказать, я сумею найти проповедника, хотя мне кажется, что гораздо лучше соединять наши народы самыми прочными на свете узами брака, а не разделять их, устраивая публичное состязание двух вероисповеданий. Кстати, сын нашего почтенного сенатора Альбина недавно обратился ко мне с просьбой, непосредственно касающейся и тебя, великий король, и тебя, Тригвилла, — произнося последнюю фразу, Боэций слегка поклонился в их сторону.
— А в чём состоит его просьба? — немедленно поинтересовался Теодорих, на мгновение забыв о диспуте.
— Этот юноша по имени Максимиан увидел на улице города дочь нашего почтенного Тригвиллы. — Слово «почтенный» далось Боэцию с немалым трудом, а потому он не удержался от чуть заметной иронии. — И влюбился в неё так, как только можно влюбляться, когда тебе всего двадцать лет...
— После чего этот юный прохвост явился в мой дом и потребовал встречи с моей дочерью! — возопил Тригвилла.
— Мой сын не прохвост! — грозно заявил Альбин, привставая со своего места.
Они смерили друг друга яростными взглядами, и Боэций поспешил разрядить обстановку, обращаясь прямо к королю:
— Подумай, о великий король, насколько сплотит этот брак членов твоего королевского совета, которые не понимают, что этой нелепой враждой лишают счастья своих прекрасных детей!