— Ты меня уже повидал, чего же тебе ещё надо?
Впервые он услышал её голос и поразился его низкому, чуть-чуть хрипловатому, но зато такому обольстительному тембру. От одной мысли о том, как этот голос будет стонать во время яростного столкновения их обнажённых тел, как эти надменные губы будут раскрываться навстречу его неистовым поцелуям, Максимиана мгновенно охватила сладострастная истома. Он положил руку на край паланкина и, пытаясь перехватить взгляд Амалаберги своим затуманенным взором, произнёс:
— Куда ты направляешься, драгоценная? Позволь мне сопровождать тебя!
— А если я еду на встречу со своим возлюбленным?
От одного этого вопроса у него перехватило дыхание. До Максимиана и раньше доходили рассказы о том, насколько успешно готские женщины переняли свободные нравы своих римских соперниц. Но услышать подобное из уст той, которой он был готов поклоняться и которую, ещё и сам до конца не веря в это, уже называл про себя женой, было как обжигающий удар плети. И хотя римский патриций Максимиан никогда не испытывал таких ударов, он почему-то подумал именно об этом и даже схватился рукой за мгновенно вспыхнувшие щёки. Амалаберга с насмешкой взирала на то, как он меняется в лице, и явно ждала ответа.
«Она то ли испытывает меня, то ли просто издевается надо мной, — подумал он. — Но зачем? И откуда такое злорадство?»
— Ты меня задерживаешь! — видя, что он продолжает молчать, нетерпеливо произнесла Амалаберга.
— Я... я хотел спросить... — неуверенно пробормотал он. — Ты уже знаешь о решении нашего короля?
— Знаю, мне сказал об этом отец. И что дальше?
— Как? Ты знаешь, что через два месяца я стану твоим мужем, а ведёшь себя так, словно я надоевший и назойливый поклонник? — невольно возмутился Максимиан.
— А ты надеешься, что если я стану твоей женой, то ты дождёшься другого обращения?
Нет, от этой надменности можно потерять рассудок! Ещё никогда в жизни Максимиан не сталкивался с подобным обращением и поэтому вдруг почувствовал злые уколы самолюбия.
— Да, — сказал он и на этот раз покраснел от гнева, — надеюсь и клянусь всеми святыми апостолами, что ты будешь обращаться со мной совсем по-другому!
Амалаберга презрительно усмехнулась и что-то сказала носильщикам на готском языке. Максимиан немного знал этот язык, поэтому понял, что она приказала им трогаться в путь, и снова почувствовал мгновенную слабость. Ему ужасно не хотелось расставаться с этой удивительной девушкой, хотя она и ведёт себя с ним так дерзко.
— Подожди минутку! — снова взмолился он, преграждая путь паланкину, перед которым уже открывали ворота.
— Не задерживай меня, иначе я могу пропустить первый заезд! — раздражённо сказала Амалаберга, и Максимиан мгновенно и облегчённо вздохнул.
— Так ты едешь в цирк, о божественная? Позволь же мне сопровождать тебя!
— В моём паланкине нет для тебя места... Но если ты хочешь меня сопровождать, то я позволяю тебе бежать следом! — Амалаберга ядовито улыбнулась и задёрнула занавес.
Паланкин тронулся, раздражённый Максимиан вышел из ворот, а затем остановился и яростно посмотрел вслед быстро удалявшимся носильщикам. Проклятье! Она, разумеется, нарочно приказала им двигаться как можно быстрее, но он не доставит ей этого удовольствия и не побежит за ней. Напрасно он вышел из дома пешком и даже не захватил с собой ни одного раба. Если теперь послать за собственными носилками кого-нибудь из уличных мальчишек, то он потеряет слишком много времени. А ему так необходимо прибыть в цирк как можно быстрее, чтобы занять место рядом с Амалабергой!
— Приветствую тебя, дружище! Чем это ты так озабочен?
Максимиан поднял голову и вскрикнул от радости. Из остановившейся рядом колесницы выглянула насмешливая физиономия Корнелия Виринала. Они дружили ещё с детских лет и совсем недавно вместе предавались необузданным развлечениям молодости, проводя ночи в пирах с гетерами. Корнелий Виринал был остроумным и циничным юношей, а потому считал себя просто обязанным опекать и наставлять намного более стеснительного Максимиана. Кроме того, он являлся сыном богатого римского всадника Луция Виринала и знаменитым щёголем, позволявшим себе носить лицерн — парадный плащ, покрывавший оба плеча и застёгиваемый на горле золотой фибулой[16]. Такой плащ, затканный серебром и золотом, стоил настолько дорого, что обычно делался весьма коротким, не достигая даже колен. Лицерн Виринала доходил ему до щиколоток!
Корнелий сидел рядом с разодетой, накрашенной девицей и призывно махал ему рукой. Максимиан поспешно подошёл к колеснице.