Однако, диктуя всему миру подобную политику, Соединенные Штаты сами оказались ее жертвой. Американский финансовый капитал выигрывал, но американское общество проигрывало. Рабочие места перемещались в Мексику, оттуда в Восточную Азию, наконец — в Китай. Заработная плата американских рабочих снижалась, задолженность домохозяйств росла. Если в 1950-60-е годы («золотой век» послевоенной Америки) зарплаты одного рабочего хватало на то, чтобы обеспечить семью из 4 человек по потребительскому стандарту, который был на тот момент самым высоким в мире, то к началу XXI века для того, чтобы нормально обеспечить семью, должны были работать уже двое взрослых. А «социальный сектор», серьезно облегчающий жизнь работающим семьям в Европе, в США развит очень слабо. В рамках «Вашингтонского консенсуса» и Европа постепенно сводила на нет свои социальные достижения, но от этого трудящимся американцам жить было не легче.
Трудящимся «старых индустриальных стран» досталась в новом глобальном разделении труда роль потребителей, но потребителей все хуже зарабатывающих и затрачивающих все больше усилий для того, чтобы поддерживать заданный уровень потребления. Пирамида кредита и потребления могла сохранять устойчивость лишь до того момента, пока в мировой экономике продолжался рост. Но, увы, сами установленные «Вашингтонским консенсусом» правила, естественным образом, подталкивали мировое хозяйство к усилению диспропорций и к глубокому структурному кризису.
Вовлекая в орбиту мирового рынка все новые страны и социальные группы, глобализация неминуемо вела и к изменению пропорций в международной экономике, что, свою очередь, вело к новому соотношению сил. Индустриализация в странах Азии и Латинской Америки была прежде всего ориентирована на обслуживание их экспортным сектором западного спроса, но, в конечном счете, создала в этих регионах новый промышленный потенциал, который не мог не повлиять на «удельный вес» этих стран в мировой политике. Точно так же промышленное развитие в Китае создало дополнительный спрос на энергоресурсы, что укрепило позиции России.
Журналисты заговорили про страны БРИКС — Бразилию, Россию, Индию и Китай, к которым вскоре примкнула Южная Африка. Оставаясь крупнейшей экономикой мира, Соединенные Штаты теперь обеспечивали свой спрос в значительной мере за счет импорта. А в Западной Европе политика интеграции, направленная прежде всего на открытие рынков и повышение мобильности капитала, превратила значительную часть континента в рынок для сбыта немецких товаров и сделала как правительства, так и миллионы людей в самых разных странах должниками германских банков.
Оставаясь доминирующей мировой силой, Соединенные Штаты теряли контроль над процессами, запущенными по инициативе их собственной элиты. Америку охватил острый экономический кризис, быстро сделавшийся мировым. Этот кризис разом выявил все проблемы и противоречия, а главное, показал, что никакая держава-гегемон уже не способна справиться с подобными кризисами. Не имея возможности управлять ситуацией, политики и дипломаты в Вашингтоне все чаще вынуждены плыть по течению, оказываясь заложниками процесса.
В свою очередь региональные игроки, местные элиты, социальные классы и общественные движения, активность которых еще недавно была скована внешним контролем, начинают действовать самостоятельно, все более решительно и напористо отстаивая собственные интересы. Это столкновение многочисленных сил, высвобождающихся из-под пресса глобального контроля, зачастую приобретает хаотический характер и далеко не всегда создает условия для перемен к лучшему. На смену порядку очень часто идет не новый порядок и даже не более или менее рациональное преобразование, а самый обыкновенный беспорядок, хаос, анархия. Но в любом случае ясно, что порядок «Вашингтонского консенсуса» у нас на глазах рушится.
Разумеется, хаос пугает. Он лишает нас определенности, делает события непредсказуемыми и все более опасными. Но постепенно через хаотическое взаимодействие и противостояние сил начинает выстраиваться новая логика.