– Эй, Коди!
Паренек замер с протянутой к гитаре рукой и спросил:
– Что?
– Дай человеку попользоваться инструментом пару дней. – Джо Дилл неторопливо подошел к ним, оставив вьетнамку у стойки. – Он играет гораздо лучше тебя. Может, он еще сыграет нам перед отъездом.
– Эта гитара стоит тысячу с лишним, – недовольно сказал Коли.
– Я за нее отвечаю, – сказал Джо Дилл. – Старина Джек никуда не уедет, покуда не починят его тачку.
– Эй, все в порядке, – сказал Джек. – У меня есть своя гитара.
Джо Дилл сверлил Коди взглядом. Наконец Коди сказал:
– Ладно, приятель. Бери.
Джек взглянул на одного, потом на другого, пожал плечами и сказал:
– Как хотите.
Песня Стива Эрла кончилась.
Вайда заметила, что Сидель пристально смотрит на нее, и отвернулась – не потому, что занервничала, а потому, что не хотела отвечать на этот печальный, напряженный взгляд. Краем глаза она увидела, что Сидель тяжело вздохнула и отошла к музыкальному автомату.
Теперь все смотрели на них. Старики, мальчишка у бильярдного стола, танцоры. Джек ощутимо напрягся. Форма призвала его в свидетели царящего здесь зла, подумала Вайда.
Джо Дилл поднял правую руку, благословляя присутствующих, совершил крестное знамение в воздухе и улыбнулся безрадостной улыбкой, превращавшей жест в пародию.
– Плодитесь и размножайтесь, – сказал он.
Вьетнамская ведьма бросила кости на полированную поверхность стойки и рассмеялась.
Подойдя к выходу, Джек открыл дверь и положил ладонь на поясницу Вайде, пропуская ее вперед. Прикосновение вызвало у нее легкую дрожь, слабую волну возбуждения, прокатившуюся вниз по бедрам и ногам.
Любовь начинает свой бег.
Музыкальный автомат вновь ожил: начал отбивать такт; мужской голос забормотал невнятно и угрожающе; потом пронзительно закричала женщина; сначала она взывала к Богу, но вскоре крики превратились в мучительные стоны, а мужчина продолжал злобно бормотать, словно проклинал заглохший мотор.
Выйдя за порог, Вайда бросила быстрый взгляд назад. Увидела Сидель, которая стояла со скрещенными на груди руками, прислонившись к музыкальному автомату. Потом дверь со щелчком закрылась за ними, и они остались один на один.
6
23 июня, после полуночи
Пока пикап с грохотом прыгал по изрытой колеями дороге к Заливу, Мустейн сидел вполоборота к Вайде. Ее лицо сияло в слабом свете от приборной доски, и покрытая легкой испариной грудь тоже. Он и прежде не раз западал на женщин с первого взгляда, но никогда еще не испытывал ничего подобного. Полное отсутствие всякого лукавства, всякого кокетства, – казалось, Вайда прозрела в нем нечто такое, чего даже сам он не сознавал, и потому сочла достойным своего внимания. Конечно, она красива, но не красота заставила Мустейна пойти за ней. Вайда производила впечатление человека несчастливого, и поэтому он поверил в ее проницательность, почти поверил, что в нем есть нечто, заслуживающее интереса. Похоже, все в «Верном шансе» держались о ней такого же мнения. Иначе почему все так пялились на нее? Почему Джо Дилл, Тайет и Сидель так отзывались о ней? Их почтительное отношение к Вайде, исполненное зависти и скрытой опаски, служило своего рода признанием в ней необычных достоинств и таким образом, в глазах Мустейна, оправдывало ее прозрения и чувства – еще не выраженные вслух, но уже понятные.
Она искоса взглянула на него; еле заметная улыбка тронула уголки ее губ.
– Чего ты засмотрелся?
– Я тебя не понимаю.
– Мне показалось, я была откровенна. Чего ты не понимаешь?
– Как раз твоей откровенности. Я не привык к такому.
Пикап въехал в выбоину, и Мустейн подпрыгнул на сиденье так высоко, что ударился головой о крышу. За окном он видел болотистую равнину, поросшую высокой травой, которая казалась ядовито-зеленой в свете луны, только-только пошедшей на ущерб, и неровный частокол кипарисов на востоке. Соленый запах моря пробивался сквозь тяжелый, сладковатый аромат тления.
– Ты голоден? – спросила Вайда. – Я могу приготовить что-нибудь.
Мустейн сказал, что не голоден, но все равно спасибо.
– Да не надо так нервничать, – сказала она. – Всего одна ночь. Что бы ни случилось, завтра утром я пойду на работу, а ты займешься своими делами. – Она сдула с губ тонкую прядь волос, расчесанную незримыми пальцами ветра. – Мир не рухнет.
Она всякий раз высказывалась с такой прямотой, что Мустейн, обычно бойкий на язык, терял дар речи от растерянности. Он собрался было спросить, что она здесь делает, что делает такая женщина в поганой дыре вроде Грааля; он не удивился бы, встретив ее на Манхэттене или в Малибу. Он осознал, что своими словами и Вайда превратила его в придурка, способного говорить одни банальности.
– Что такое творилось там, в клубе? – спросил он после продолжительной паузы. – Люди глазели на тебя, как… как не знаю на что. Я не понимал, что происходит.
Вайда ответила не сразу; она резко крутанула руль вправо, объезжая выбоину на дороге.
– У меня свои отношения с местными, – наконец сказала она. – Это длинная история.
Мустейн задумался.
Она бросила на него взгляд.
– Это не то, что ты думаешь.
– А что я думаю?
– Что я, наверное, спала со всеми подряд. Так оно и было. Но я уже больше трех лет не была с мужчиной.
– Господи, – сказал он. – Ты не сочиняешь?
– Вот здесь я живу. – Вайда указала на маленький домик с потемневшими от времени некрашеными дощатыми стенами и покрытой толем крышей, который стоял на расчищенном клочке земли, на расстоянии полусотни шагов от плавно изгибающегося берега Залива. С одной стороны от лачуги находилась подстриженная лужайка и возвышался виргинский дуб с почти безлистой кроной и голыми нижними ветвями во мху. Дорожка лунного света тянулась к горизонту, рассекая спокойные темные воды. В сотне ярдов к востоку от домика купа деревьев и кустов живописно вырисовывалась на фоне сплошной стены кипарисов.
Вайда остановилась на обочине у лачуги; двигатель вяло урчал еще несколько секунд после того, как она выключила зажигание. Она выпрыгнула из машины, бросила через плечо: «Пойдем», и зашагала к крыльцу; юбка покачивалась, словно звонящий колокол. Мустейн схватил гитару за гриф и пошел следом. Когда он поднимался по ступенькам, в доме зажглись лампы, осветив гостиную, обстановка которой состояла из двух кресел-качалок, серо-голубого дивана, кофейного столика из стекла да буфета с коллекцией кукол вуду. В одном углу стоял телевизор с нарисованным на экране средневековым изображением черного солнца с нахмуренным лицом и стилизованными остроконечными лучами. На темном дощатом полу – круглые вязаные коврики, похожие на лужицы, в которых расходились концентрическими кругами красные, зеленые и желтые волны. Карнавальные афиши на стенах. Стопка дешевых книжек на столе, все с толкованием снов.
Вайда гремела кастрюлями на кухне. Мустейн положил гитару на диван и пошел посмотреть, чем она там занимается. Она стояла у раковины, переставляя миски и кастрюли на полку кухонной стойки. Ее каштановые волосы рассыпались по плечам. Хорошенькая деревенская девушка за домашними делами. Странные узоры из красных и зеленых линий на стенках дровяной печи.
– Располагайся, – сказала Вайда. – Я сейчас.
В домике не было внутренних дверей. Стоя в гостиной, Мустейн видел кухню и расположенную за ней спальню с широкой медной кроватью под высоким окном, застеленной голубым покрывалом с узором из полумесяцев и белых роз. Снаружи лачуга выглядела убого, но вся мебель была добротная, дорогая, а благодаря минималистскому характеру внутреннего убранства потемневшие от времени дощатые стены казались частью дизайнерского замысла. Вайда потратила немало сил на обустройство своего жилища. Мустейн подумал, что не знай он, кто здесь живет, то представил бы какого-нибудь успешного бизнесмена из Нового Орлеана, который лишь изредка приезжает в Грааль на выходные. Все здесь не вязалось с его – пусть еще не совсем ясным – представлением о Вайде. Шаманские куклы и сонники, похоже, являлись не украшениями, а предметами веры, и это не противоречило первому впечатлению, произведенному на него Вайдой. Но он ожидал увидеть обстановку попроще и поуютнее, а не комнаты, вторящие фотографиям глянцевых интерьерных журналов.