– Закроем тему, ладно? – сказал Мустейн.
– Я тебя не сужу, если тебя это беспокоит. Не мне судить других.
Бармен принес следующий коктейль. Мустейн отпил глоток.
– Хочешь услышать еще чего-нибудь? – спросила Сидель.
– Не на эту тему.
– Хорошо. – Она перекинула сережку из одной руки в другую. – А что, если я расскажу о твоем характере?
– Да ради бога.
Сидель провела подушечкой большого пальца по серебряной кошачьей мордочке.
– Ты думаешь, что все просчитал и все выверил, а значит, тебе нечего бояться окружающих, но на самом деле ты наивен и беззащитен. То, что ты считаешь своей броней, на самом деле является мишенью для стрел. Ты просто ищешь боли, и если никто не причиняет тебе боли, ты сам находишь способ мучить себя. Именно это ты называешь стойкостью. Тупость в чистом виде.
Слушая рассуждения Сидель, Мустейн прикончил второй коктейль. Она не сказала ничего нового: ну да, он мошенник, эмоционально ограниченный человек, и сам сознает это с недавних пор. Больше всего Мустейна заинтересовало, почему она хочет выставить его эдаким невинным созданием, чистым мальчиком. Какой-то тактический ход, подумал он и начал подозревать, что таким образом Сидель пытается соблазнить его. Указывая на предполагаемую наивность Мустейна, она рисовалась перед ним, принимала вид женщины многоопытной и проницательной, у которой он может искать тепла и утешения.
Мустейн здорово опьянел, но внутренне оставался спокойным и собранным; он подумал, что в словах Сидель насчет «криптоверда», позволяющего увидеть мир в новой перспективе, есть доля правды. Он слушал с притворным вниманием, внутренне отчужденный и отстраненный, но все же зачарованный видом ее полных грудей под шелковой тканью зеленого платья и преувеличенной женственностью жестов. За спиной Сидель Джо Дилл и Тайет разговаривали со стариком в рабочей одежде. Из динамиков проигрывателя лилась музыка «Дайр Стрейтс». Под влиянием момента Мустейн пришел в лирическое настроение и решил, что уже достаточно здесь освоился и вполне проникся странной атмосферой.
Сидель заметила, что он пялится на ее груди. – У меня нетрадиционная ориентация, – наконец сказала она. – Так что выбрось это из головы.
Мустейн несколько опешил.
– Ты имеешь в виду, что любишь женщин?
– А кто их не любит?
– Ты любишь и мужчин тоже, – сказал он. – Так почему ты считаешь, что у нас ничего не получится?
Сидель открыла рот, собираясь ответить, но он заговорил первым:
– Меня слишком часто обламывали подобными заявлениями, чтобы я в очередной раз попался на удочку. Насколько я понимаю, ты просто боишься потерять контроль над ситуацией. Ты хочешь, чтобы инициатива принадлежала тебе одной.
– Ах ты самодовольный ублюдок!
Мустейн округлил глаза, изображая удивление.
– Так значит, я прав? Наверное, я тоже телепат в своем роде.
Она коротко пожала плечом:
– Подожди. Может, я передумаю.
– Сомневаюсь.
– Деточка, ты не представляешь, как я люблю перемены.
Глаза у нее необычные. Зеленые с золотыми крапинками, постоянно переливающиеся подобием хрусталиков. Джунгли, пронизанные солнечном светом. Крохотные искорки, мерцающие вспышки золота.
Сидель протянула Мустейну сережку:
– На, возьми. Она тебе к лицу.
Он вдел в ухо сережку, еще хранящую тепло ее руки.
– Джо говорит, ты музыкант, – сказала она.
– Что, начинаем по новому кругу?
– Просто делаем маленький шаг в сторону. На чем ты играешь?
– На гитаре.
Сидель потянулась рукой за него и похлопала по плечу длинноволосого парнишку.
– Одолжи человеку гитару, Коди.
Паренек хмуро вглянул на Мустейна, потом протянул ему гитару.
– Она тяжелая, – сказал он. – Не уроните. – И отдал Мустейну медиатор.
– Ну? – сказала Сидель, когда Мустейн пристроил гитару на колене. – Сыграй мне что-нибудь. – Повернувшись к Эрлу, она выразительно чиркнула пальцем по горлу, и мгновение спустя музыкальный автомат умолк.
Гитара весила фунтов двадцать пять – тридцать: словно мертвый младенец у него в руках. На плавно изогнутой задней части корпуса была изображена женщина в зеленом купальнике, которая выходила из бирюзовой воды, оставляя за собой белую бороздку пены. Мустейн бросил на стойку медиатор Коди, вынул из нагрудного кармана рубашки свой и пробежался по струнам.
Мустейн собирался сыграть пару пассажей и вернуть инструмент владельцу, но секунд через тридцать музыка начала обволакивать его, превращаться в заповедный уголок, где он мог спрятаться, – так всегда бывало, когда он играл хорошо, не важно почему: старался ли произвести впечатление на девушку, на владельца клуба, на какую-нибудь шишку с большими связями, или же просто пытался убежать от себя самого, сидя в одиночестве в своей комнате. Он играл блюз – на «нэшнл стил» трудно сыграть что-нибудь, кроме блюза. Приходится сильно зажимать струны, чтобы добиться нормального звучания. Звуки, исходящие от резонатора внутри стального корпуса, похожи на глухой звон монет, падающих в шляпу слепого нищего. Чтобы они стали чище, вам нужно здорово постараться, приложить немало усилий, и от усилий струны режут пальцы, и вы зажмуриваете глаза от напряжения – и тогда музыка дышит мучительной страстью преодоления, которая составляет самую суть блюза, и даже если вы не блещете талантом, вы все равно играете настоящий блюз.
Гитара в руках Муйстена пела нервным и напряженным голосом: музыка странствий, музыка прерванного полета, исполненная тревоги и смятения, отражающая душевное состояние человека, занесенного судьбой в Грааль, в этот Богом забытый городишко, такой же встревоженный и смятенный перед лицом неизбежного упадка и полного забвения. Музыка отражала также впечатления от тягостной картины вырождения рабочего класса, наглядно явленной в «Верном шансе», от изысканного увядания рыжеволосой владелицы клуба, от волнующего присутствия удивительно красивой женщины в белом платье, которая стояла чуть в стороне от толпы и пристально смотрела на Мустейна. Он довольно хмыкал всякий раз, когда умудрялся выбраться из очередного дремучего пассажа и вновь выйти на верную дорогу – в погоне за чувством, подобным путеводной звезде, внушающим уверенность, что он почти соприкоснулся с некой магической силой, которая вдохнет в него жизнь и навсегда наполнит страстной целеустремленностью, если только еще немножко постараться, если достичь следующего уровня мелодии – и Мустейн верил, что такое вот-вот произойдет, хотя и понимал, что желанное чувство, такое дразнящее и близкое, навсегда останется недоступным, что оно исчезнет, как только закончится музыка.
5
23 июня, 12 часов ночи
На мгновение задержавшись у порога «Верного шанса», Вайда, по обыкновению, прочитала объявление, наклеенное на окне рядом с входной дверью. Прочитала несколько раз, как ревностная католичка «Аве Марию», прежде чем войти в нечестивый дом. «Данное заведение находится под защитой Охранного предприятия Дилла» – гласило объявление, а ниже было приписано: «Что посеешь, то и пожнешь…» Дверная ручка показалась горячей, словно внутри здания полыхал пожар. Вайда заколебалась и подумала, не лучше ли вернуться домой. Позади нее несколько пареньков, лениво прислонившихся к двум припаркованным рядом машинам, переругивались с двумя чернокожими женщинами, торопливо проходившими мимо по тротуару. Мальчишки сразу обратили на Вайду внимание, когда она появилась, но ничего не сказали. Просто провожали ее взглядами, пока она шла через площадку низко опустив голову, в своем лучшем летнем платье – белом, с низким вырезом, с узором из зеленых полумесяцев.
Вайда толчком распахнула дверь и вошла. Знакомый застоявшийся запах. Вместо серы – табачный дым и дезодоранты. Но тут она услышала одинокий голос гитары. И сразу увидела музыканта. Худой долговязый парень с растрепанными черными волосами, на табурете у стойки, с серебряной гитарой на колене. Рядом с ним сидела Сидель. Музыка дышала нервным возбуждением, заряжала пространство статическим электричеством. В ней прослеживалась сладостная мелодия, заворожившая сердце Вайды. У мужчины было худое лицо с острыми чертами – смягченными, однако, выражением чувства – и темно-темно-синие глаза. Серьга у него в ухе походила на капельку расплавленного серебра. Вайда подошла ближе, чувствуя на себе пристальные взгляды окружающих. Наплевать, она привыкла. Сережка напоминала очертаниями кошачью мордочку, и по этому признаку, по всем остальным признакам Вайда узнала в мужчине воплощение Девяти Форм. Того, кого она мысленно называла Лукавцем, Поэтом, Одноглазым Джеком, хотя его настоящее имя было Зедайл. Вероятно, его принесло Великое Облако. Вероятно, оно вняло просьбам Вайды, страстным мольбам спасти ее от Марша, и послало к ней своего Избранника.