Доминик ухмыльнулся и тут же налил себе стакан.
— Выпьешь?
Я отрицательно покачал головой.
— Я за рулем. Сам понимаешь, лишний шум мне не нужен.
— Так что ты хотел узнать?
— Почему ты ушел из комиссариата?
Он тяжело вздохнул и недоверчиво посмотрел на меня.
— Ты ведь все знаешь не хуже меня. Зачем ворошить это дерьмо.
— Обстоятельства вынуждают меня спросить тебя об этом.
— Совесть замучила? — на его лице появилась едва заметная улыбка. — Я разочаровался, Дидье. Во всем, что так или иначе связано с законом и полицией. Я шел туда, думая, что мы закон, что мы защищаем людей от бандитов, наркоманов и прочей нечисти, наводнившей наши города. Но чем дольше я там оставался, тем сильнее было мое разочарование. Я видел, что люди приходили в полицию для совершенно других целей: мы не были законом, мы лишь прикрывались им; мы не защищали людей от бандитов и наркоманов, мы брали их под опеку ради личной выгоды и обогащения. Мне надоело видеть как люди, одевая форму и поднося руку ко лбу, клялись в верности, а несколько часов спустя, закрывали глаза на явные преступления. Я устал. Морально. Пытаясь хоть как-то изменить все это, я шел против течения, но так и ничего не добился. Конечно, я мог все вернуть — мне нужно было лишь остепениться и дать всем понять, что мой пыл иссяк и, что я готов продолжать дальнейшую службу. Но мне не хотелось врать самому себе и я пошел до конца, хотя знал заведомо чем все закончится. Старик Бюжо хотел мне помочь, но я отказался от помощи.
— Почему?
— Я не хотел втягивать кого бы то ни было во все это. Это был мой бой. Бой с совестью и с самим собой. И я его проиграл.
— О чем ты? Ты поднял на всеобщее обсуждение очень многие проблемы в полиции, которые до этого скрывались.
— А что толку? Ты ведь не хуже меня знаешь, что результата не было. Просто очередное показушное дело для людей, для создания видимости проделанной работы. Ничего никуда не пропало и ты этому доказательство. Тебя ведь тоже мучает это. Я знаю, каково ощущать все это. Знаю, как все это пережить. Именно поэтому ты и пришел сюда.
Он читал мои мысли и знал на перед, что я буду говорить и какие вопросы задавать. Раз уж скрывать свои намерения уже не было смысла, я раскрыл карты.
— Ты прав, Доминик. Я здесь, чтобы спросить у тебя совета. Моя жизнь, как личная так общественная не была такой идеальной, какой любили ее выставлять мое руководство. Мне говорили, что это надо для поднятия авторитета полицейского в глазах общественности. Можно сказать, что я был эдаким проектом идеальности, который спланировали и разыграли большие люди, но мне надоело все это. Как и тебе когда-то, мне осточертело строить из себя того, кем я не являюсь на самом деле. За время работы мне приходилось делать много плохих вещей, иногда это было приказом, иногда шло из личным целей, но все так или иначе выполнялось моими руками. Я хотел остановиться, сделать передышку, прежде чем окончательно порвать со всем этим, но это болото, оно так сильно затянуло меня, что любое мое движение в противоположную сторону всегда вызывало реакцию свыше, где мне доходчиво объясняли, что я делаю неправильно. А потом произошел этот случай с Фукко.
— Я слышал, — сухо констатировал Доминик.
— Клянусь, я не хотел убивать его. Он был мне ненавистен, но не до такой степени, чтобы я мечтал напичкать его свинцом. Но карусель слишком сильно раскрутилась, и я уже не мог спрыгнуть с нее. Мне обещали свободу, говорили, что я смогу уйти с этой дороги и жить спокойно… но только после смерти Фукко.
— Ты сам все спланировал.
Я усмехнулся.
— А что там планировать. Фукко подписал себе смертный приговор, когда связался с сыном Пикара. И пока тот гнил в комиссариате, дожидаясь суда, Саид спокойно отлеживался у себя дома. Нам дали наводку, указали адрес, а дальше все было дело техники. Мне нужно было просто ворваться туда первым и застрелить его, пока остальные будут далеко позади меня, затем спихнуть эту смерть на самооборону. Он был важным свидетелем. Клянусь всеми святыми, если бы Фукко заговорил, в тюрьме оказалось бы гораздо больше людей, чем планировалось.
— Кто тебе приказал убить его?
— Это уже не имеет значение. Он скоро умрет — это избавит меня от проблемы стрелять в него.
Мы замолчали. Мне стало немного легче. Эти слова, они как исповедь в храме, мне нужно было поговорить и высказать все, что наболело и накопилось в моей душе. Только вот подходящих людей в округе становилось все меньше и меньше. Я смотрел на него, но Доминик будто не видел меня. Потягивая алкоголь из стакана, он думал о чем-то своем, не доступном для посторонних глаз. На мгновение мне показалось, что он вообще меня не слушал.