Он узнал голос вошедшего, узнал как мелодию, услышанную очень давно и всплывшую в памяти только сейчас. Неуловимый мотив, очищенный от условностей и деталей. Как имя старого знакомого, что крутиться на языке, но все никак не приходит на ум. «Имя, имя…» Сосредоточиться и вспомнить мешали чужие мысли, проникающие в него помимо воли. «Нужен. Нормально отдохнуть… Имя… Питание должно быть хорошим».
– Нет.
Его голос звякнул грубее старого медяка. Отчего-то сделалось стыдно, но не за себя, а за того, который сидел в глубоком уютном кресле позади, за гранью видимости. Он видел лишь запертую дверь, две пары обуви у порога, да цветочный горшок. Все остальное воображение дорисовывало само.
– Вот и мне не нужен. Я не могу есть из деревянного холодильника. Так что, будь добр, или иди к ним, или оставайся и поужинаем вместе.
Прямые слова пробрали мурашками. Хотелось принять искреннее предложение, усмехнуться и дружески хлопнуть говорившего по плечу. Но он не мог даже рта открыть. Вместо него думал, чувствовал и говорил другой он, за которого Сейвен был готов сквозь землю провалиться.
– Делай что хочешь.
– Значит, ты остаешься?
– Нет. Я иду спать.
– Как? А ужинать?
– Нет желания.
– Ну, как знаешь.
Скрип пружин матраса, шорох ткани, взвизг застежки… Сейвен явственно представлял как он – он неучтивый грубиян – забирается в постель, как ворочается, борясь со сном, как… «Изнасиловать дважды... Себя?!» Для него все становилось неуловимо далеким и близким, быстрым и бесконечно долгим. Сквозь наваливающуюся сонливость пробивались столовые звуки. Это ужинал гость. Сейвен отдал бы многое, за возможность оглянуться, посмотреть ему в лицо, и… Узнать. Но сон захватил его, поднял над теменью невесомой снежинкой и уносил все выше и дальше. Он стоял на вершине шпиля, пронзающего высотой черные небеса. Далеко внизу бурлил океан из живых и мертвых существ. Они перемалывались друг в друге, разбивались приливом об основание шпиля…
Вдруг что-то звякнуло, еще и еще. Сейвен, точно проснулся. На лакированном полу, между ним и запертой дверью, лежала серебряная вилка, которую обронил гость. Послышался глубокий вздох, скрип отодвигаемого стула и шаги, заглушаемые мягкостью шкуры.
– Вот надо же было так… – услышал он у самого уха. – Теперь мыть… Эй, а это у нас что?..
Он взял его за голову, поднес лицом к своему лицу и Сейвен, как по щелчку, узнал гостя. Крайтер. Они ехали на поезде купола Бредби в Йерашан на свое первое задание. Он знал, что вскоре Крайтер исчезнет, а команда ларгов окажется втянута в череду злоключений, приведших к гибели Вербарии. Вспомнил Айро, вспомнил генизу… Как наяву, Сейвен видел мрачную гибель планеты, чувствовал боль утраты и горечь вины… Спасение на земле, его перерождение, стычка с Атодомель и полет к остову Вербарии. Вот где он. «В сердце Вербарии».
Сейвен поднялся с пола – выбрался из-под медвежьей шкуры, ставшей теперь его единственной одеждой. Крайтер не спускал с него глаз, но без тревоги или удивления, так, словно он ожидал чего-то подобного.
– Присядем? – он кивком указал на стол и Сейвен кивнул в ответ.
– Как я здесь оказался? Почему… Почему именно это?
– Не могу сказать тебе больше, чем ты сам знаешь. Я всего лишь твое воспоминание, ограниченное твоими же познаниями обо мне. По существу, разговаривая со мной, ты разговариваешь сам с собою…
За ширмой спального места послышалось ворочанье и лицо Крайтера напряженно застыло. Мираж сна, рассеявшийся было совершенно, сгустился вновь, но ненадолго. Сейвен уже достаточно овладел собой, чтобы отмахнуться от него как от дыма затушенной свечи. Шорохи стихли и Крайтер расслабился. Потом он повел бровями, вытер салфеткой вилку и вернулся к еде.
Сейвен молчал. Он чувствовал, что сказанное – правда лишь отчасти. Действительно, Крайтеру в генизе Вербарии взяться неоткуда. Но и он запомнить в подробностях убранство вагона не мог. Паче как и сцену, немым сопереживателем которой стал.
– Если ты, действительно, только мое воспоминание, то для чего все это?
Не отрываясь от еды, Крайтер пожал плечами.
– Не знаю, – пробормотал он. – Видимо, у тебя есть причины. Ты ужинать-то будешь?
Есть Сейвен не хотел, но все же наполнил свободную тарелку снедью и взялся за вилку и хлеб.
– Знаешь, все это, – Крайтер обвел руками комнату, откинулся на спинку стула и причмокнул, извлекая застрявшие между зубов волокна салата. – Все происходящее, одна из вариаций случившегося. Ты знаешь, чем закончилось знакомые тебе дела? Знаешь. Даже я это знаю. Так вот… Сейчас есть возможность все исправить.
– Как?
– Действовать иначе.
– Все уже свершилось, Крайтер. Если что-то и удастся изменить, то видимость, но не суть.
– Не ты ли уверял Разиель в том, что жизнь Вербарии всего лишь иллюзия? Сон планеты? Только не говори мне, что научился так скоро отказываться от собственных убеждений.
– Время нельзя повернуть вспять, хочу я этого или нет.
– Повернуть – нет, а вот остановить можно. Если я скажу, что все то, что ты помнишь, не происходило, а было лишь сном, как ты к этому отнесешься?
– Как к фантазии.
– Обоснуй, – Крайтер скрестил на груди руки и нахмурился. – Откуда такая упертость?
– Я изменился, Крайтер. Думаешь, вон тот, что дрыхнет под балдахином, способен разговаривать со своим воспоминанием на равных?
При упоминании спящего, Крайтер видимо напрягся. Сейвен налил себе завару, поправил соскользнувшую с плеч шкуру и продолжил:
– Все это, – он скупо окинул пространство свободной ладонью, пародируя широкий жест Крайтера. – Не появилось бы в памяти, не будь увиденным однажды. А раз в памяти оно есть и способно к трансформации, значит когда-то происходило. Не могла же история со мной, с тобой, со всей Вербарией взяться на пустом месте?
– Могла. Она могла быть выдумана от начала и до конца.
– Пусть так. Это вовсе не отменяет последовательность событий. У меня есть точка, от которой я отталкиваюсь. Мои воспоминания. Выдуманы они кем-то или происходили на самом деле – не столь важно. Важно другое. В чьей бы памяти я не находился, это уже однажды произошло. В реальном или каком-то ином состоянии, но было запечатлено генизой. Я внутри нее. Прибыл с конкретной целью. А что делаешь ты? Соблазняешь меня? Той мечтой, которую сам лелеял?
Было слышно, как стучат колеса, да мерно тикают громадные напольные часы. Крайтер не отзывался. Он смотрел куда-то в сторону, не то стесненный, не то расстроенный.
– Крайтер, ты ведь... – продолжил Сейвен, но запнулся. – Ты ведь неудовлетворенное желание. Не твое и не мое. Ничье, но и всех одновременно. Ты голос всех тех, кто погиб вместе с Вербарией, тех, кто хотел, чтобы все шло своим чередом и мир не сгинул в одночасье. Ни генизы, ни Атодомель, ни замысла Первых. Только Вербария и вербарианцы.
– А если я скажу тебе, – наконец медленно проговорил Крайтер, – Скажу… Что я и есть Вербария? Как ты к этому отнесешься?
Tat 20
Тиеф пришел в себя на теплом песке под открытым небом. Прикрывшись рукой от яркого солнечного света, он с трудом приподнялся и сел. Сквозь слезы угадывались только контуры дюн, да пятно купола вербарианцев вдалеке. Он с силой зажмурился и стал растирать глаза. Зрение понемногу возвращалось, но стали мешать мельтешащие голубые огоньки. Он прищурился на собственные руки и изумленно замер. Его когти отливали нежной лазурью.
– Ну вот, ты и пришел в себя, – услышал он за спиной знакомый голос. – Как, не больно?
Тиеф покачал головой и изумился второй раз. Он понимал Крайтера без переводчика.
– Что… – собственный голос стал далеким и сухим. – Что со мной?
– Ну, прежде всего ты жив! – Крайтер встал напротив Тиефа и протянул ему руку. Тиеф посмотрел сначала на ладонь, потом в лицо Крайтеру и принял обращенную помощь.